— Да разве ж Анфиса и Елена Глебовна будут такие скабрезные подробности обсуждать? Нет, Перлова пришла убивать и выстрелила в Мамонова, лежащего в Ольгиной кровати, думая, что убивает Ольгу. А потом в темноте откинула одеяло, чтобы убедиться, мертва она или нет. И тут-то увидела, что «она» — это на самом деле «он», причем голый. Я права, Ангелина Михайловна? Или вы все-таки хотели застрелить именно Алексея Юрьевича, в чем я сильно сомневаюсь?
Перлова не ответила. Она сидела, словно раненая тигрица, готовая к прыжку. Неожиданно она сумела высвободить левую руку из неумелой перевязи, которой ее обмотал Карпухин.
Он бросился к ней, прижал руку и приказал:
— Полина, дай мне немедленно твои чулки!
Пришлось достать из саквояжа пару ношеных чулок, от чего я смутилась. Но что поделать? Я гостила в этом доме не по своей воле уже который день, и на мне была надета последняя чистая пара.
— Прекратите! — выговорила Перлова со стоном в момент, когда Карпухин крепко пеленал ее запястье. — Что вы со мной делаете?
— Предохраняем себя, — ответил он. — Не то вы опять нападете. Что за прескверная привычка на людей с ножом кидаться?
Мне хотелось объяснить Карпухину, что нож был тупым, в чем он сам смог убедиться, отпиливая шнур, но я решила промолчать. Острое чувство жалости к Ангелине Михайловне охватило меня, и я уже раскаивалась, что участвую в таком нерадостном действии, как лишение человека свободы.
— Пить… — попросила она. — Дайте пить, умоляю.
Я поднесла ей воды, и она жадно выпила полный стакан.
— Развяжите меня, — попросила она слабым голосом. — Мне больно.
И так Перлова разжалобила мое сердце, что я направилась было к ней, но Карпухин остановил меня:
— Нет, Полина, нельзя. Она очень опасна. Надо дождаться Кулагина. Пусть он рассудит, что с ней делать.
Но я все равно подошла к Перловой и тихо спросила:
— Ангелина Михайловна, расскажите, зачем вы убили троих невинных людей?
Она молчала и не смотрела на меня. Я продолжала настаивать:
— Вы хотели добиться от Сергея Васильевича того, что он не по праву присвоил себе, не так ли?
Ее веки слегка дрогнули. Это воодушевило меня, и я продолжила:
— Думаю, что вы искали тот самый масонский крест, который внезапно материализовался в воздухе. Уж не духи ли, выпущенные на волю Гиперборейским, сыграли свою роковую роль и заставили вас потерять голову? Чего же вы молчите?
Она не отвечала и только неотступно смотрела вниз, на свои ноги, перевязанные перкалевым полотенцем.
Неожиданно в дверь постучали:
— Аполлинария Лазаревна, вы у себя? — раздался голос Пурикордова. — Ответьте мне, будьте так добры.
Перлова вдруг завизжала, но Карпухин быстро зажал ей рот, и визг закончился яростным всхлипом.
— Г-жа Авилова! Что с вами? Вы в порядке? Вы кричите! — Пурикордов дергал ручку двери.
Карпухин кивнул мне, и я постаралась придать своему дрожащему голосу твердость:
— Что вам угодно, Александр Григорьевич? Ведь уже час пополуночи. Я из-за вас проснулась от кошмара.
— Слава Богу, вы мне ответили! Откройте, пожалуйста!
— Да что случилось, в самом деле? Я не одета…
— Пропали Карпухин и Перлова. Их нигде нет. Я беспокоюсь, неужели они сбежали, дороги-то уже свободные! Или еще хуже?
Во время нашего разговора Иннокентий лихорадочно шарил вокруг одной рукой, другой зажимая Перловой рот. Наконец, он стащил со стола скатерть и затолкал ей в рот импровизированный кляп. Освободившись, он подошел к двери, отпер ее и чуть приоткрыл. |