Заборин вздохнул, поморщился от слишком глубокого вдоха и тоже рассказал мне все, что посчитал нужным.

Заборина не отлавливали по дороге в редакцию. Ему просто позвонили по телефону. Позвонил знакомый – «коллега по журналистскому цеху» – и пригласил попить пивка в «Лаки чен».

Но бедному Алику даже пива попить не дали. Едва он вошел в клуб, как к нему подошли два амбала и попросили пройти к руководству клуба.

Заборин не сопротивлялся – все равно бесполезно.

Оказавшись перед братьями Карпенко, Заборин на свою беду начал хорохориться. Тогда братья приказали своим мордоворотам оттащить его куда нибудь, где никто не услышит, и поработать над ним. Охранники приказание исполнили, увели Заборина в небольшой спортзал, скрывавшийся, как выяснилось, в глубинах «Лаки чена», и минут сорок отрабатывали на нем приемы восточных единоборств, используя Алика в качестве говорящей макивары.

До дома он еле добрался – мало того что все тело болело, так еще и в машину никто сажать не хотел. К тому же бумажник его остался в клубе.

– Ты представь, Соболин, там же не только деньги были, там моя кредитная карточка была – нам из Москвы на нее зарплату перечисляют.

Я не представил. У меня у самого никогда никаких кредитных карточек не было.

– Что делать собираешься? – поинтересовался я.

Заборин пожал плечами:

– Прижать бы как нибудь негодяев… Да только что с ними сделаешь?…

– Можно в РУБОП пойти, ими там давно занимаются.

– Думаешь, поможет? С их то связями и депутатской неприкосновенностью?

– Старший то мимо неприкосновенности пролетел на последних выборах, как веник над Парижем…

– Ты всерьез дурак или прикидываешься? – Алик замахал на меня руками.

Пришла моя очередь пожимать плечами.

Я поинтересовался, как отыскать двух оставшихся журналистов, нехорошо написавших о Карпенко.

Заборин не знал – посоветовал звонить в понедельник в редакции.

***

Субботний день катился к вечеру.

Я нашел ближайшую телефонную будку и позвонил Марине.

– Я соскучился… Не говори ничего, скоро приеду.

Желтые розы я купил у входа на «Ленинский проспект» у «Петроградской» вышло бы раза в полтора дороже. А неподалеку от ее дома заскочил в кондитерскую и купил несколько пирожных. Выглядела Ясинская уже получше, но все равно неважно. Я понял, – что эту ночь мы вряд ли проведем вместе. Кофе мы тем не менее выпили и пирожные съели.

– Не бойся, котенок, – я чмокнул ее в лоб, уходя, – мы их еще прищучим.

Я позвоню тебе завтра.

Делать до наступления ночи было совершенно нечего. Пешком я прошел по Каменноостровскому проспекту. Оставил позади Австрийскую площадь (мне она всегда напоминала площадь Звезды из «Трех толстяков»). В бывшей столовой, где когда то я пил маленький двойной за двадцать шесть копеек в перерывах между съемками «Афганского излома», теперь находился китайский ресторан. На пляже перед Петропавловкой уселся прямо на песок, выбрав местечко почище. Пришло настроение раскурить трубку. Достал ее из кармана жилетки и стал набивать табаком.

До двадцати пяти лет я не курил и нос воротил от табака. А потом Света Завгородняя подарила мне на день рождения трубку и пачку табака. Этакий отдарок – за год до этого я привез нашей супермодели по ее собственному заказу из Стокгольма длинный мундштук для папирос. Подарили – надо пользоваться. После первой в жизни выкуренной трубки минут на десять я поплыл. А потом ничего, привык, даже стал находить удовольствие в процессе курения.

Я и забыл, когда последний раз сидел вот так, просто глазея на окружающее, позволяя мыслям течь, как заблагорассудится, перескакивая с предмета на предмет.