Спустя двенадцать дней мы прибыли в итальянский порт Ливорно. Раненых солдат перевели на военную базу, а мне предстоял путь домой. Баронесса и тут проявила свое благородство: съездила со мной к русскому консулу в Рим, чтобы выправить мне паспорт, снабдила деньгами на дорогу и купила билет на корабль, отправляющийся в Одессу.

За дни, проведенные с баронессой де Лускони, я многое узнала о ней, да и ей рассказала о покойном муже Владимире Гавриловиче, об Аршинове, спасшем мне жизнь, и, конечно же, о Малькамо и его предложении стать царицей Абиссинии. Баронесса лишь покачивала головой, улыбка трогала ее губы.

Перед отплытием, обнимая меня, Франческа прошептала на ухо: "Милая, ты еще не догадываешься, какое счастье тебя ждет…"

Мы сердечно распрощались, и я взошла по трапу на корабль, который в скором времени доставит меня в Одессу. Заканчивалась очередная эпопея моей жизни.

На перроне стоял Лазарь Петрович и с нетерпением ожидал скорого поезда Москва-N-ск. Я увидела его первой, и соскочила с подножки, едва поезд замедлил ход.

— Боже мой, Боже мой! — восклицал отец, целуя и обнимая меня. — Загорела, как черкешенка, истощала, одни глаза светятся! Слава Богу, что целая и невредимая вернулась! Молебен закажу! Вот все рады будут!

— Папенька! — закричала я, бросившись ему на шею. — Как я рада! Как я скучала, передать невозможно!

По дому уже разносился аромат корицы — Вера пекла шарлотку с яблоками. Настенька, наша воспитанница, накрывала на стол. Мы крепко обнялись и расцеловались.

— Полина, как ты похудела! Тощая! Наверное, в мои платья влезешь. И руки шершавые, и лицо обветренное! Тебе нужен отдых.

— Полно, полно, Настенька, не нападай так сразу. Я отдохну и приду в себя, вот увидишь.

За столом, уставленным домашними яствами, мы не могли наговориться. Я рассказывала о своих приключениях, сглаживая острые углы, и все равно Настенька ахала, а Лазарь Петрович недовольно качал головой и хмурился. Вновь и вновь я вспоминала Аршинова, с которым отец был знаком, фотографа Нестерова и принца Малькамо. Вера без конца подкладывала мне на тарелку добавку, да так, что меня стало подташнивать от переедания.

Когда Анастасия, поцеловав меня и отца, ушла спать, и мы остались вдвоем, то разговор приобрел несколько другое направление.

— Скажи, Полина, — спросил отец, закуривая сигару, — ты привезла какие-либо доказательства твоего пребывания в Абиссинии? Или только рассказы? Ты же понимаешь, что я сейчас спрашиваю тебя не как отец, а как твой стряпчий и поверенный в делах по наследству тетушки Марии Игнатьевны. Я беспокоюсь, как бы ее наследство не отошло монастырям.

— Да, papa, у меня есть доказательство.

— Прекрасно! Какое?

— Я беременна.

Мое интересное положение стало главной темой пересудов в городе. У Елизаветы Павловны на ее «четвергах» только и разговоров было, как я выгляжу, как я себя чувствую, стыжусь ли я и кто отец ребенка? Версии были различные, но ни одна и близко не подходила к фантастической правде: отец моего будущего ребенка — принц далекой страны.

Беременность я переносила легко. Скорее всего, меня закалили трудности, перенесенные в Абиссинии, да еще размеренная жизнь, покой и сон сделали свое дело: встреченные на улице знакомые отмечали мой цвет лица и блеск в глазах.

О доказательствах Лазарь Петрович больше не заговаривал, но я чувствовала, что он что-то предпринимает: он уединялся в своем кабинете, листал атлас и писал письма, которые щедро облеплял марками.

И его усилия увенчались успехом. Однажды, незадолго до моих родов, почтальон принес большой плоский пакет из темно-коричневой бумаги.