Морок удерживать было несложно. Эмма устала, только Воля держала ее прямо. Скоро Прилив, она уже слышала приближение, медный гром. Спящее чудище Уайтчепла вело ее, и ей нравилось, что ее не замечают.

Сложнее было найти экипаж. Теперь она была тут, рыба в глубокой воде…

Она словно не уходила.

Удивительно, как не ощущались годы. Борьба, голод, опыт она сбросила, словно одежду, и память осталась обнаженной.

Слова приспешника Коросты были со смыслом.

«Где кружится диск, где сгорел нищий», — откуда Маримат знала?

Что важнее, кто мог заплатить ей — и чем — чтобы такое узнать? Конечно, Короста зрела все темные события каждую ночь в Уайтчепле. Что она слышала в своей яме?

Ее противник был Дьявольским?

Эмма опустила голову. Прилив был все ближе, и она медленно двигалась, шум наполнял уши. Без Микала она будет слепой и уязвимой, когда золотой поток из Темзы заполнит город.

Волшебница, даже Прима, могла пропасть в восточном районе, но когда-то она не боялась этих улиц. Рыба боялась воды, которой дышала? Опасность была воздухом или дождем, и когда ее забрали оттуда ловцы Коллегии, она страдала, как любая рыба, которую забрали из воды.

«Где нищий сгорел».

Она помнила, да. Сладковатый запах гари, смех толпы, огонь. После этого ее мать — можно было знать то жалкое создание матерью? Женщина, родившая Эмму Бэннон, низко пала, смерть ее мужа в пожаре, начатом пьяной дракой, означала бедность, стыд и безнадежность. Она отдавалась мужчинам, пока была молодой, и они были довольно добрыми. Некоторые даже говорили о браке, но ничего не вышло.

Эмма росла как сорняк, училась убегать и воровать. Училась избегать неприятностей, быть незаметной и наблюдать. Искра раздавленной гордости была в ней, как и огонь магии.

Последний мужчина — один из многих, он мог быть уем угодно, но она не помнила на нем Изменения — сообщил, что хочет продать Эмму в непристойный дом, если такую тощую взяли бы, и мать бросилась на него в пьяной ярости. То ли в ней остались чувства к ребенку, то ли такое бремя ради пары монет не устраивало ее. Это не было ясно.

Было понятно, когда нож разрезал шею матери. Жуткое алое ожерелье, алые брызги, и искра в груди ребенка вспыхнула.

Мужчина бросил нож и закричал, бил зеленые огни, что охватили его кожу и одежду.

Нищий сгорел, было темно, воняло. Ребенок убежал, попал в сеть, которой боялся.

Эмма застыла в тени, удерживая морок. Медный гром, который многие не слышали, заполнил воздух, и с одного конца улицы эфирная сила полилась от холодной Темзы.

Прилив.

Золотые символы ползли по коже Эммы. Тени не скрывали их вспышки, но в переулке, где она стояла, к счастью, не было свидетелей. Поток утих, и она моргнула и тряхнула головой, покрытой шалью, ожидая ощутить руку Микала и тихую подсказку.

А услышала, как скребутся лапки, тихий писк. Ее кожу покалывало, сил стало больше. Она знала этот звук, конечно — серый крысы с темными глазками ощущали ее неподвижность, как слабость. От звука она поморщилась, сила наполнила конечности.

Она осторожно огляделась. Улица Дорситт была не такой, какой Эмма ее помнила. Она не знала, было ли опасно, но пару мгновений изучала, что могла.

Конечно, даже нищета менялась со временем. Тут все еще было тесно, грязно, но телеги с товарами пропали. Публичные дома гремели пьяными звуками, но у дверей никто не шумел.

Даже быстрые ребята с Измененными конечностями могли бояться чудища Уайтчепла.

Дверь хлопнула, хохот и желтое сияние ламп пролились на улицу, и Эмма отступила дальше в тень. Три женщины напоминали силуэтами ее, но с чепчиками вместо шали, поспешили к дому, где подавали джин — тот, что посередине, явно был их первой остановкой.

— Отвали Нэн, — ворчала одна, ее подружки смеялись.