|
И теперь все толерантные группы требуют справедливости – по-моему, вполне обоснованно – для убитого Рафаэля Морреса. Короче говоря, нас просят проявить не просто твердость, а твердость без всякой дискриминации, показать, что нам не важно, какой цвет кожи у убийцы – белый, черный, коричневый или желтый. Мы должны показать, что правосудие – не только карательный орган, но и справедливый.
– Понимаю, к чему ты клонишь, – удалось вставить Хэнку. – Но я по-прежнему считаю, что любой другой обвинитель… – И наконец, элемент мелодрамы, который так по душе нашим сентиментальным писакам. Мы ведем это дело в интересах людей нашего округа. А знаешь ли ты, как эти люди к этому делу относятся? Трое молодых здоровых лбов появляются на тихой улочке и до смерти забивают ножами слепого мальчика. Слепого, Хэнк! Чувствуешь праведный гнев? Неужели ты не понимаешь, что они нанесли оскорбление всем существующим нормам порядочности? Как можно себя чувствовать в безопасности на улицах, если даже слепого, которого защищают негласные законы человечности, зверски убивают? – Понимаю, – согласился Хэнк. – Правда? Тогда ты должен понять, что дело должен вести самый талантливый и компетентный юрист. Ты – именно тот, кто нам нужен, Хэнк, и наша цель – смертный приговор. – Но мне все-таки кажется… – Нет. Считай, ты получил официальный отказ. Пойми же наконец, Хэнк, судить будут не только этих троих парней. Судить будут весь наш офис. – Холмс замолчал, а потом добавил: – А если посмотреть на это дело несколько с другой стороны, то, может быть, и весь этот проклятый город.
Он стоял на пароме, и с правой стороны возвышался прекрасный в своем уродстве мост Куинсборо. Вдалеке, словно наполовину погруженный под воду кит, виднелся остров Велфэр. Там в тюрьме для несовершеннолетних ждал суда по обвинению в убийстве пятнадцатилетний мальчик по имени Дэнни Дипаче. Его не отправили в здание на Двенадцатой улице, потому что, по слухам, слишком многим удавалось бежать оттуда. С Ист-Ривер дул прохладный ветерок, лаская шею, позволяя расслабиться после изнуряющей жары. Впереди в своем холодном величии показались ажурные пролеты моста Триборо. Он помнил, как строили этот мост, как шел к котловану на Сто двадцать пятой улице четырнадцатилетний мальчик, пробирающийся среди бетонных блоков, стальных опорных реек, свежераскопанной земли. То было лето 1934-го, и мальчику тогда мост представлялся вратами к сокровищам мира. Если ты сможешь перейти этот мост, думал он тогда, то сможешь выбраться из Гарлема. Этот мост имел особое значение в его жизни, и в тот День, стоя среди бульдозеров, с грохотом разрывающих землю вокруг него, он решил, что когда-нибудь обязательно покинет Гарлем – и больше никогда не вернется туда. Он не знал, правда, как относится к району – ненавидит его или нет. Но отчетливо осознавал, что где-то существует другая жизнь, лучше, чем здесь. Поэтому он твердо решил оказаться в той, другой жизни. И одним из сокровищ своей жизни он считал Мэри О'Брайен. С ней он познакомился позже, когда ему исполнилось семнадцать. Он родился в итальянской семье, и его дедушка – даже накануне войны с гитлеровской Германией и ее союзниками – считал Италию культурным лидером мира и провозгласил Муссолини спасителем итальянского народа. Поначалу Хэнк не мог поверить, что влюбился в ирландскую девушку. Разве родные не твердили ему, что все ирландцы – пьяницы? Разве друзья из уличного братства не говорили, что все ирландские девушки – распутницы? Разве итальянские и ирландские мальчишки не находились в состоянии войны с каждодневными уличными драками? Так как же он мог влюбиться в девушку, которая была ирландкой до корней своих рыжих волос? Ей было пятнадцать, когда они познакомились. |
