Вечер воскресенья совершенно не годится для вечеринок, потому что все мужчины пьют слишком много в надежде отвлечься от проблем наступающего дня, а женщины изо всех сил стараются придать выходным дням ореол романтизма, который быстро улетучивается в понедельник с первым звонком будильника. Помимо всего прочего, именно в этот воскресный вечер Чарли Кук напился по-настоящему, вдрызг, до потери человеческого облика, а Элис Бентон завела свою старую песню о том, как лет восемь назад ее избил муж. Воспоминания об этом легендарном событии явно были навеяны видом Чарли в бессознательном состоянии, лежавшего посреди гостиной. В результате все гости (за исключением Чарли Кука) разошлись задолго до полуночи.
Вернувшись домой, Хэнк и Кэрин обсудили вечеринку за стаканчиком бренди. И чем больше они говорили о ней, тем отвратительнее она представлялась им; чтобы сгладить неприятный осадок от вечера, они отправились в постель и попытались найти успокоение в любви. Это оказалось ошибкой. Они оба пребывали далеко не в романтическом настроении, и чем сильнее они старались вызвать друг у друга страсть, которой не испытывали, тем отчетливее в памяти всплывали события, о которых они старались забыть. Такой вынужденный секс не принес им большого удовольствия: они понимали, что это всего лишь половой акт без любви, совершенный для того, чтобы сгладить впечатление от вечера, проведенного с людьми, которые не знают, что такое любовь. Они пытались бороться с отсутствием любви тем же оружием и, естественно, потерпели фиаско. Уставшие, раздраженные, с головной болью после чрезмерного возлияния они погрузились в беспокойный, тяжелый сон Будильник, как обычно, прозвенел в половине восьмого. У Хэнка оставалось сорок пять минут на то, чтобы умыться, побриться, одеться и поесть. Из дома он выходил в пятнадцать минут девятого. Но в это утро, которое после вчерашней ночи пошло наперекосяк, все было не так. Ночью, видимо, произошел сбой в электрической сети, и примерно полчаса электричество было отключено. Когда будильник зазвенел в семь тридцать, в действительности было уже семь пятьдесят восемь. Хэнк выяснил это только двадцать минут спустя, когда включил радио, чтобы послушать погоду. Узнав точное время, он бросил завтрак и ринулся в ванную бриться. Разумеется, он порезался и, проклиная Бентонов с их дурацкой вечеринкой, а заодно и свою жену с ее холодными объятиями, бестолковую электрическую компанию и даже радио, которое сообщило ему правду, выскочил из дома. Он бежал всю дорогу до метро, но все равно приехал на работу только к десяти часам. И там обнаружил, что все его предыдущие напасти (а к этому времени он уже сожалел о своих проклятиях в адрес милейших Бентонов, своей страстной жены, превосходной электрической компании и заботящейся о людях радиостанции) оказались лишь прелюдией к настоящей катастрофе, поджидавшей его на работе.
В пятницу днем после того, как ему передали дело Рафаэля Морреса, он получил расшифровки допроса подростков, записанного стенографистом в ночь убийства, принес их в свой кабинет и убрал в ящик стола. И теперь в это восхитительное утро они исчезли. Погода, видимо, собирается побить все прошлые рекорды по жаре, а проклятых расшифровок полицейского допроса нигде обнаружить не удалось. Он начал обыскивать кабинет. К половине одиннадцатого Хэнк истекал потом и готов был распахнуть надежные, как броня, окна и броситься вниз на мостовую. Он позвонил сторожу и попытался выяснить, не могла ли уборщица по ошибке выбросить отпечатанные листы в мусорную корзину. Он позвонил в стенографическое бюро и спросил, не взяла ли их случайно по собственной инициативе какая-нибудь машинистка с куриными мозгами Он вызвал Дейва Липшица и поинтересовался, не заходил ли кто-нибудь подозрительный в его кабинет. Он обыскал кабинет во второй раз, потом в третий. Время близилось к одиннадцати.
Он сидел за своим столом, мрачно уставясь на стену и барабаня пальцами по столешнице, – к этому времени он уже сам созрел для убийства первой степени. |