–Луиза, – прошептал он, – я хочу, чтобы как‑нибудь ночью ты отвела меня туда, к змеям.

Днем он несколько раз, когда боль в ноге становилась особенно острой, просыпался и неизменно видел рядом с собой Луизу. И все это время он блуждал в бесконечных снах, погружаясь все глубже и глубже, с одной плоскости воображения на другую, огромные мандалы не давали ему заблудиться, их светящиеся диски были его тропой в этом царстве.

Следующие дни Гиффорд разговаривал с женой совсем редко. Состояние его ухудшилось, и он чувствовал, что не может делать почти ничего, кроме как смотреть вдаль, через болота, почти не замечая движений и разговоров рядом с собой. Жена и Мечиппе были шатким мостиком, соединяющим Гиффорда с реальностью, но настоящим центром его внимания были пляжи, куда по вечерам выходили змеи. Там исчезало время, там он ощущал одновременность всех времен, одновременность всех событий своей прошлой жизни.

Теперь змеи появлялись раньше. Однажды он даже различил на склонах их белесые недвижные формы в обжигающем полуденном воздухе. Благодаря известково‑белым шкурам, поднятым головам и отдыхающим позам, очень похожим на его собственную позу, они казались неизмеримо древними, подобно белым сфинксам в погребальных коридорах карнакских пирамид.

Хотя Гиффорд очень обессилел, воспаление на ноге поднялось всего на несколько дюймов выше лодыжки, и Луиза понимала, что ухудшение его состояния – только симптом глубинного психического недуга, болезни, причина которой – одуряющий открытый ландшафт и вызываемый им призрак палеоценового лагунного мира. Однажды, во время одного из просветлений мужа, она предложила ему переместить лагерь на полмили через равнину, поближе к хребту, к террасному городу тольтеков, где она с Лоури вела вместе археологические раскопки.

Однако Гиффорд отказался, не желая покидать змей. К тому же он невзлюбил террасный город. Нет, совсем не потому, что именно здесь он получил, по своей собственной вине, рану, угрожавшую сейчас его жизни. То, что это – просто несчастный случай, лишенный какой‑либо особой символичности, он принимал без малейших оговорок. Но загадочное присутствие здесь террасного города, с его рассыпающимися галереями, с внутренними дворами, поросшими гигантским чертополохом и жестким, как проволока, мхом, казалось ему огромным, созданным человеком артефактом, который находится в состоянии войны с сверхреальной природностью дельты. Однако и террасный город, подобно дельте, двигался во времени вспять, ажурные барочные изображения змееподобных божеств, покрывавшие фризы, растворялись и сменялись переплетением вьющихся растений; псевдоорганические формы, созданные человеком, уступали место оригиналу. Древняя тольтекская развалина, исполинской декорацией расставленная за его спиной, предавалась в пыли тяжелым раздумьям, словно разлагающийся мастодонт, рассыпающаяся гора, чьи мрачные мысли о мире окутывали Гиффорда своим фосфоресцирующим присутствием.

– Ты чувствуешь себя достаточно прилично, чтобы двинуться отсюда? – спросила Гиффорда Луиза, когда прошла еще неделя, а от посланца Мечиппе все еще не было ни слуху, ни духу. Она критически посмотрела на мужа сверху вниз. Гиффорд лежал в тени навеса, тонкого его тела почти не было видно за складками одеяла и уродливым навесом, устроенным над ногой; о том, кто это такой, напоминало только упрямое лицо, поросшее жесткой щетиной. – Может, если мы встретим спасательный отряд на полпути…

Гиффорд покачал головой и перевел глаза вдаль, через выгоревшую равнину, к почти пересохшим протокам дельты:

– Да какой там спасательный отряд? Отсюда до Таксола нет ни одной посудины с достаточно мелкой осадкой.