— И что? Ненадолго же. Мы их быстро, мятежников, за пояс заткнём. Живи у мамы пока, а я постараюсь к родам вернуться.

— Обещаешь?

М — да, врать нехорошо, особенно слабым и беременным.

— Точно обещать не могу, пути Господни неиспо… в смысле — как командование прикажет. Но война кончится, нас в Испании задарма держать не будут. Что‑нибудь тебе привезу, заграничное.

В день отъезда, собрав чемоданчик с домашней снедью и сменой белья, комсомолка Лиза сказала неожиданную вещь.

— Мама требует — как ребёночек родится, надо непременно окрестить. В церкви! Представляешь?

— Маму уважь. Только тс — с, тихо! Чтоб не судачили про жену красного командира, завившуюся к попам.

Так вот. А ведь я — бес, демон преисподней, давний покойник и мучитель заключённых грешников, коих должен завлекать соблазнами нарушить заповеди, оттого увеличить срок. Три месяца на земле и почти очеловечился… Можно сказать, не выдержал испытаний. А это — полёты пешком. Что же стрясётся, когда закрутит в петлях и на виражах?

Глава шестая. Разлагающийся империализм

Понятно, что выпуск хомо советикусов за рубеж начался с долгой и упорно повторяющейся идеологической накачки. Возвращаясь с очередного сеанса, проведённого в здании Наркомата обороны, в общежитие на Красной Пресне, я с трудом задвинул пропагандистский мусор куда‑то в чулан сознания и со злостью подколол пассажира.

«Вернусь в преисподнюю, введу зэгам новую пытку — конспектирование классиков марксизма — ленинизма на тему кабрирования при развороте на глиссаду. При невыполнении — заучивание наизусть „Краткого курса истории ВКП(б)“. Увидишь, половина в котлы со смолой запросится, только бы не это».

Глава первичной комсомольской организации не нашёл что возразить.

Потом на интернационалистов обрушилась индивидуальная работа. Парни с горячим сердцем, холодной головой и сравнительно чистыми руками доходчиво объяснили, что каждый из экскурсантов должен непрерывно доносить на коллег и в Испании, и по возвращении. Наконец, состоялся маскарад с переодеванием в гражданскую одежду.

Мы погрузились в вагон вшестером, поезд Москва — Варшава, в Польше ожидается пересадка до Парижа, а в запорижье нас должны местные товарищи переправить. Пять летунов, за старшего шестой — политрук Погребной. На руках паспорта с нужными штемпелями, а чтобы поляки, германцы и французы не придрались, нам вручили командировочные удостоверения торгпредства. По — моему, я один додумался глянуть, что по бумагам мы числимся крупными спецами из Наркомата тяжёлой промышленности, чего‑то там продавать или закупать желаем. Легенда настолько сырая и неотработанная, что треснет от первого же вопроса.

Нам со Стёпой в соседи по купе достались паны, мужик дореволюционного вида с пышными усами, подобные пачками сыпались мне на зону в отряд после встречи с комбедами. Сухая чопорная пани лет сорока, полное фу — фу на фоне бобруйских евреек и белорусок. Стёпа тут же намылился в купе к военлётам, у них чемодан с сорокоградусным топливом, Ванятка тоже дёрнулся. Куда денешься, в общем теле ты как в подводной лодке!

А у меня в чемодане книги, немного — штучек пять. В том числе Сервантес в оригинале, вставленный в обложку с «Чапаевым» Фурманова. Конечно, с латынью в голове испанский понять не трудно, да и немало терзал испанцев. Но освежить не мешает, потом на месте осовременю и произношение подтяну. Заодно немного Ванятку поднатаскал, на уровне «си, синьор» и «муча грасиас». А то совсем дуб дубом, ни слова на Пиренеях не поймёт. Впрочем — он и так деревянный.

Белополяки, как их именует газета «Правда», несколько опешили от вида большевика, отказавшегося идти с товарищами глушить водку.