— Осмелюсь заметить, — Санлукар перебирал в пухлых ладошках серебряные монеты, — но этого мало за ваш обед.

Нависшая над ним гора мускулов с пронзительным синим взглядом совершенно лишила его речи. Конан стоял, опираясь кулаками на стол, готовый немедленно разнести гостиницу в щепки. Положение спасла выскочившая откуда-то невзрачная женщина с пронзительными воспаленными глазами. Она решительно бросилась к столу и горячо заговорила, невпопад жестикулируя маленькими сухонькими ручками:

— Ваша воля, господин, да ведь врать-то нам негоже, мужа моего и нашу гостиницу все побережье знает, сам герцог Эстепонато у нас изволили откушивать, вы, сразу видно, издалека, и не знаете ничего, — голос ее стал срываться на плач, но она сдержалась и продолжала еще быстрее: — Вот уж чем кого прогневили, не знаю, беда за бедой на наш город сыплется, рыба вся ушла, море гниет, корабли в водорослях вязнут, пятьдесят человек морские блохи покусали, как один, все померли, ох, горюшко, день и ночь Митре молимся, да все без толку… Вы уж не сердитесь на нас, мы и так себе в убыток работаем, крестьяне озверели, два золотых за коровью тушу требуют, а мы что? — приезжих кормить надо… Вот и вы недовольны… — От ее скороговорки у Конана звенело в ушах. — А на прошлой неделе и того хуже: герцог, отец наш родной, решил сыночка рыбкой побаловать, награду большую обещал, ох, лишенько, рыбаки далеко в море уходили, кто пустой вернулся, слава Митре, а кто и сгинул, доставили-таки, несколько штук, говорят, чуть не к Черному острову ходили… Так и опять нехорошо: сыночек на радостях косточкой подавился, теперь не ест, не пьет, чахнет… Его светлость с горя ни один корабль в море не пускает, уже и бунты начались, а по мне, что туда идти, гиблое стало море, или штормом разобьет, или в гнилье этом завязнешь, а то и змей водяной на дно утянет… — Женщина, наконец, выговорилась, и мелкие, как бисеринки, слезы покатились у нее из глаз.

Из всего этого сумбурного монолога Конан вынес главное: корабли в море не выходят. Он давно был наслышан о самодурстве местной знати, но перекрыть такой важный порт, как Мессантия, — на это мог решиться только очень сильный человек с огромной властью. Занятый своими мыслями, киммериец не обратил внимания на реакцию своего слуги. Зубник внимательно выслушал всю сумбурную речь хозяйки, не переставая попутно жевать, а затем, удовлетворенно кивнув, выразительно посмотрел на господина.

— Ты хочешь что-то сказать? — удивился Конан, заметив, наконец, обращенный на него взгляд.

— Нам ведь в море надо? — начал Зубник издалека.

— Надо, — терпеливо согласился король.

— А корабли не ходят.

Конан промолчал, надеясь, что так слуга будет развивать свою мысль быстрее. Зубник поудобней уселся на лавке и неторопливо начал рассуждать, получая, видно, огромное удовольствие от того, что сам король внимательно его слушает. Деревенская основательность давала себя знать:

— Корабли не ходят, потому что герцог… — важно обернувшись к хозяевам, зачарованно слушавшим его, Зубник вопросительно поднял бровь.

— Эстепонато, господин, — послушно отозвался Санлукар, догадавшись, что интересуются именем герцога.

— Его светлость Эстепонато расстроен болезнью сына. Значит…

— Значит? — не выдержал занудливого тона слуги Конан.

— Значит, его нужно вылечить! — торжествующе закончил Зубник, шлепнув ложкой по тарелке. Хозяин разочарованно выдохнул и сердито вытер попавшую в глаз овощную кляксу.

— И откуда ты такой умный? Мы здесь сидим и не знаем, как быть, а ты пришел и все объяснил!

— Да я не просто, — растерявшись, проговорил Зубник, — я и сам могу попробовать…

— Ты что, лекарь?

— Вообще-то я по зубам, но горло, наверно, тоже могу…

Хозяин оценивающе рассматривал Зубника.