Голгоф направлялся прямиком к крепости, когда узнал, что она захвачена. Похоже, леди Харибдия либо сбежала, либо погибла, и ее тело исчезло. Голгоф мечтал разорвать ее на части голыми руками, но, по крайней мере, он мог утешиться, сдирая со стен бесценные гобелены и веселясь рядом со своими братьями-воинами.

Звуки хриплого пения эхом отдавались по всей крепости. Голгоф, пошатываясь, взобрался по большой лестнице с бутылью какого-то трофейного вина в руке, погрузившись в туман опьянения после дня, полного резни. Крепость была огромна, здесь еще многое предстояло разведать и разграбить, и большая часть пока оставалась нетронутой. Кроме того, Голгоф все еще надеялся найти сжавшуюся в каком-нибудь алькове леди Харибдию или, по крайней мере, ее останки, чтобы их можно было прибить к шесту и носить, как свой личный штандарт.

Он вышел в бальный зал, обширное помещение с таким высоким потолком, что по его углам собирались облака. Пол был сделан из полированного черного дерева твердой породы, гипсовые стены покрывала лепнина в виде изгибающихся, двусмысленных узоров. В стены были встроены сотни часов, все — с различными наборами цифр, и каждое устройство работало на бьющемся человеческом сердце, вставленном в корпус. Все часы остановились.

Голгоф побродил по бальному залу, спустился по ступенькам в оркестровую яму, где лежали брошенные странные инструменты, и перешел в другую комнату. Это был холодный как лед винный погреб с бочками жидкого несчастья и дистиллированной боли. Голгоф прошел по галерее картин, которые стали черными и тусклыми, и на них виднелись лишь слабые извивающиеся следы прежних живых изображений. Тучи светящихся насекомых, заточенные в магических клетках, свисающих с потолка, освещали картины бледным неверным светом.

Здесь был небольшой зверинец с клетками и вольерами не более человеческого кулака, где содержались крошечные, украшенные драгоценными камнями насекомые и идеально уменьшенные звери. Голгоф узнал несколько маленьких версий горных хищников, которых съежили магией до такой степени, что они стали похожи на игрушки для детей, слишком трусливых, чтобы выслеживать настоящих животных. Очень немногие из этих существ были еще живы. Голгоф проигнорировал их и двинулся дальше, отдавая себе отчет, что пение пьяных воинов становится все глуше. Периодически раздавался отдаленный грохот чьего-то краденого болтера — Голгоф и сам нашел себе болтпистолет, но выкинул его вскоре после того, как из деталей начал вытекать дурно пахнущий гной. Все в городе казалось испорченным. Он знал, что надо сделать воинам, захватившим это место. Они должны разорить его и завалить карьеры под ним.

Дальше тянулся коридор, вдоль которого стояли статуи, оказавшиеся окаменевшими пленниками. Сколько из них были горцами, отданными в качестве дани своими подкупленными вождями? Говорили, что ниже верхних ярусов находятся темницы, где заключены мычащие звери, раньше принадлежавшие к человеческому роду. Сколько хороших и сильных людей встретили здесь судьбу, что хуже смерти — людей, благодаря которым Изумрудный Меч мог бы сохранить свое могущество и воинственность?

Что-то привлекло взгляд Голгофа. Это было живое существо — птица, которая беззвучно порхала по коридору навстречу ему. Голгоф сначала подумал, что она вылетела из зверинца. Она села на плечо ближайшей статуи и наклонила голову набок, любопытно разглядывая его. Оперение птицы было радужного сине-зеленого окраса, а глаза — маленькие и яркие.

Одну ногу охватывало кольцо для писем. Голгоф протянул руку, и птица позволила ему снять его. Он вытащил из кольца полоску пергамента и подумал про себя, жив ли еще Тарн, который мог бы прочитать ему письмо.

Слова на пергаменте закрутились, и вдруг Голгоф понял, что может прочесть их, как будто кто-то читал письмо прямо у него в голове.