За неделю ему удалось пройти двести километров. Он почти до костей стер ноги, стал худее собственной тени, и когда вошел в маленький городок со странным названием Крыс, то пугал встречных своим видом чрезвычайно. Особенно его железная улыбка, ржавая от еще не отошедших побоев, вывороченные негритянские губы вызывали у горожан чувство потустороннего страха, вдруг выползшего на эту сторону.

Взглянув на свое отражение в витрине, Вэл понял, почему от него отшатывается публика, и первым делом посетил городскую парикмахерскую, где работал частником маленький человек неизвестной национальности с очень длинным и кривым носом, с курчавой шевелюрой на затылке и лысиной на большом морщинистом лбу.

— Стрица? — спросил он, ужасно картавя. — Брица? — Человек смотрел на вошедшего снизу вверх, и его совершенно не пугала внешность клиента. — Итак?

— И то, и то, — согласился Вэл.

Он сел в кресло и был накрыт белой простыней, натянутой до самого кадыка.

Человек оказался истинным артистом своего дела. Он так искусно постриг Вэла — тщательно обойдя ножницами и расческой шишки и ссадины… И так приятно было молодому человеку, когда по распаренной коже щек заскользило опасное лезвие, а потом струи одеколона «Шипр» заставили его морщиться.

А потом странный парикмахер отказался от денег, объяснив, что ему дико приятно было иметь такого клиента.

Оказалось, что прямо за залом находилось и жилище мастера, в котором накрыт стол с разными кушаньями. Вокруг него хлопотала упитанная черноволосая женщина лет двадцати пяти, с удивительно бледно-белой кожей на лице и обнаженных руках. Зато глаза ее горели раскаленными углями, будто печь у нее была в голове, а не мозг.

— Моя Ефимочка! — улыбался парикмахер — Ефимочка моя!..

Его кормили, подкладывая в тарелку лучшие кусочки дымящегося мяса, подавали влажное полотенце, чтобы он стер с губ жир. А он, слабый и измученный, хоть и спрашивал себя, за что ему такая благодать, ответа не искал, принимал все по немощи временной… Здесь же, за столом, Вэл Рюмин заснул…

Проснулся он от какого-то невероятного чувственного сна. Открыл глаза и увидел над собой разметавшиеся, как конская грива на скаку, черные волосы. А потом он сам ощутил себя скакуном, которым управляет невиданный всадник.

— Ефимочка-а-а! — протянул он, почти просто нал. А она продолжала аллюр на его плоском животе, поражая своим бледным, кефирным телом. Но и в ночи глаза Ефимочки горели черными опалами… — Ефимочка-а-а!..

Ее крик, словно паровозный свист, разорвал ночь. Его стон вторил ей, но утонул в мощи Ефимочкиной страсти…

А потом она быстро ушла, мелькнув тяжелыми ягодицами…

Вэл, обессиленный жизненными невзгодами и Ефимочкой, тотчас заснул, но, казалось, через секунду был разбужен парикмахером. В ночное окно лишь только отблеск первого солнечного луча явился.

— Вам пора уходить, молодой человек! — шептал цирюльник и тащил с кровати парня за руку. — Пора!

Пока Вэл одевался в приведенную в порядок одежду, стараясь разлепить спящие глаза, хозяин парикмахерской тихонечко приговаривал:

— Наших здесь нет. Да и откуда им взяться… Вы хоть на нашего и не похожи… Я понимаю, что вы не наш…

— На кого на ваших? — еще не окончательно проснувшись, спросил Вэл.