|
Изредка им попадалась белка, и это поддерживало их существование. Охотился на нее Пламенный, а это было нелегкое дело. Имея всего тридцать патронов, он не смел идти на риск промахнуться; а так как ружье его было 45–90, он вынужден был целиться в голову зверька. Белок было очень мало, часто проходило несколько дней, а им не попадалось ни одной. Заметив зверька, Пламенный принимал бесконечные предосторожности. Он выслеживал его часами. Руки его дрожали от слабости. При виде белки ему стоило большого труда удержаться и сразу не спустить собачку? Его самообладание било безгранично. Он стрелял только тогда, когда был безусловно уверен в себе. Как ни остро терзал его голод и желание овладеть этим трепещущим кусочком жизни, он отказывался от малейшего риска. По натуре игрок — он вел сейчас большую игру. Ставкой была его жизнь, картами — патроны, и играл он так, как играют крупные игроки — с бесконечной обдуманностью, предосторожностями и осмотрительностью. В результате — он никогда не делал промаха. Каждый выстрел означал убитую белку, и хотя между выстрелами протекало несколько дней, он не изменял приемов игры. Белок они использовали целиком. Даже из кожи варился бульон, а кости они дробили на кусочки, чтобы можно было их жевать и проглатывать. Пламенный раскапывал снег и находил иногда местечко, поросшее брусникой. Ягоды брусники состоят из зернышек и воды в оболочке из толстой кожицы; но ягоды, попадавшиеся ему, были прошлогодние, сухие, сморщенные и вряд ли содержащие питательные вещества. Немногим лучше была кора молодых деревьев; они варили ее около часа, без конца пережевывали и глотали.
Апрель близился к концу, и весна уже давала о себе знать. Дни удлинились. Снег, пригреваемый солнцем, стал таять, а из-под снега пробивались крохотные ручейки. В продолжение двадцати четырех часов дул чунукский ветер, и за эти двадцать четыре часа снег стаял на добрый фут. К вечеру он снова подмерз, и его ледяная кора выдерживала человека. С юга прилетели крошечные белые подорожники, помешкали день и полетели дальше, на север. Однажды, опережая весну, высоко над землей пронеслась, ища открытое море, сплоченная стая диких гусей. Они тоже тянулись к северу. А внизу у берега реки карликовые ивы пустили почки. Казалось, в этих молодых почках содержалось много питательных веществ, и Элия воспрянул духом. Но Пламенному не удалось найти другой ивовой поросли, и его товарищ снова впал в уныние. Сок поднимался в деревьях, с каждым днем журчание невидимых ручейков становилось громче, по мере того как возвращалась к жизни замерзшая страна. Но река все еще лежала в оковах льда. В течение долгих месяцев зима скрепляла эти оковы, и их нельзя было сломать в один день — даже под громовыми стрелами весны. Настал май, и прошлогодние москиты, крупные, но безвредные, выползли из расщелин скал и гнилых бревен. Затрещали сверчки, в небе потянулись вереницы гусей и уток. А река все стояла. Десятого мая лед на Стюарте с треском оторвался от берегов и поднялся на три фута. Но он не пошел вниз по течению. Прежде должен был тронуться лед на нижнем Юконе, куда впадал Стюарт, а до тех пор лед на Стюарте мог только подниматься все выше и выше, по мере того как снизу прибывала вода. Но когда тронется Юкон — предсказать было нельзя. Он впадал в Берингово море, за две тысячи миль отсюда, а состояние льда на Беринговом море определяло момент, когда Юкон сбросит несколько миллионов тонн льда, загромождающих его русло. Двенадцатого мая, захватив свои меховые тулупы, ведро, топор и драгоценное ружье, Пламенный и Элия отправились по льду вниз по течению реки. Их план состоял в том, чтобы добраться до лодки, какую они видели дорогой, и как только река тронется, спустить лодку и плыть до Шестидесятой Мили. Ослабевшие, без всякого провианта, они продвигались медленно и с большим трудом. Элия то и дело падал и без посторонней помощи не мог подняться. Пламенный, выбиваясь из сил, поднимал его на ноги, тот, шатаясь, тащился вперед как автомат, потом спотыкался и снова падал. |
