Он должен был дать им знание, внушить веру - не ту, к которой они привыкли. Но сначала должен был освободить их. Нет, не их замученных, грязных, с тоской глядящих по сторонам, а других, тех, кто придет потом, сыновей их, в памяти которых не останется ни плена, ни рабства. Освободить дух можно, если свободно место для новой веры.
И он поднял восстание, и увел свой народ в саванну, и вел людей кругами сорок лет, и лишь в день, когда умер последний из стариков, видевших пирамиды ацтеков, сказал: теперь вы узнаете, для чего нужно жить. И как нужно жить.
По узкому перешейку он привел свой народ в страну мечты посреди океана и назвал ту страну Атлантидой.
Он дал людям веру и ушел - на этот раз сам, зная, что выполнил Миссию. Увы, труд его не был вознагражден - достигнув расцвета, государство атлантов погибло. Ни знание, ни вера не спасли от потопа...
В третий раз явившись в мир, он осознал себя мальчиком в Иудее, и история его жизни в образе Иешуа-Иисуса стала известна всем. Достиг ли он цели - тогда? Указал ли путь? Глядя сверху, с креста, на гогочущих римских легионеров, на молча стоящих поодаль иудеев, предавших его, он думал, принимая муки за дело, которое было смыслом его существования, что Господь был прав, посылая его сюда и сейчас. Чтобы запомнили, чтобы поверили, чтобы пошли - не чудеса нужны, а шок, боль, стыд. Они, эти люди, запомнят, как каплет кровь с его прибитых к кресту ладоней. Они запомнят Бога, пославшего его в мир. Многое придумают сами - и тоже запомнят.
Он умер в муках, и это его третье явление изменило мир сильнее всего.
Не хотелось ни вставать, ни идти на работу, ни вообще думать о чем-то. Не было смысла. Я должен был найти Иешуа, если его еще можно было где-то найти, и задать ему пару вопросов - теперь я знал каких.
Вставать было трудно - я будто воз тащил. Даже не воз, а нечто, более громоздкое, тяжелое. Не воз - мир. Я доковылял до окна - конечно, Иешуа стоял во дворе у беседки и смотрел вверх. Наши взгляды встретились, и произошел диалог, в котором не нужны были слова.
- Я понял, кто ты, - сказал я, - но еще не понял, кто я.
- Ты понял и это. Понял, но еще не принял.
- Да.
- Суббота кончилась, когда ты принял решение. Начался День восьмой. Началась работа. Я не нужен тебе больше. Я могу уйти.
- Нет, - сказал я, - рано.
- Тебе не нужен помощник. Ты всегда все делал сам.
- Кто я?
- Ты хочешь услышать то, что и сам знаешь?
- Я хочу услышать то, чего пока не знаю.
- Ты знаешь все. Но пока не кончилась Суббота, ты ничего не умел.
- Долго же она продолжалась...
- Кто считал? Это была твоя Суббота. Миллионы лет? Миллиарды? По-твоему - день один.
- Чтобы начать все сначала, нужно к началу вернуться.
- Или идти вперед, что то же самое.
- Да, - сказал я, вспоминая и это. - Но людей жалко.
- Разве? - сказал Иешуа.
Я промолчал. Я действительно знал теперь многое, и посланник был мне больше не нужен. Не нужен, чтобы знать. Но еще необходим, чтобы сполна ощутить себя тем, кем я был всегда - миллиарды лет.
Я стоял у окна и одновременно парил в воздухе и видел себя со стороны - нелепую фигуру в трусах и майке, с взлохмаченной шевелюрой. Я парил в воздухе и одновременно видел землю с высоты птичьего полета. Видел муравьев, ползущих коричневой лентой к своему муравейнику в подмосковном лесу, и видел людей, собравшихся в этот ранний час у районного отделения Российской демпартии, чтобы зачем-то бить стекла и кричать "жиды, убирайтесь!", и видел львов в пустыне, кружащих около автомобиля, в котором, выставив ружье, сидел мужчина лет сорока, и видел, как умирал от голода опухший, с тонкими будто спицы ножками, эфиопский мальчик, и видел, как в Замбии висели в воздухе вертолеты "Апачи", готовые к выполнению боевого задания, и видел, как просыпается вулкан на севере Канады, и как поднимаются в корабль астронавты на мысе Канаверал, и как убивают заложников, захваченных армянскими боевиками, видел весь мир, и многое еще, и не жалел о принятом решении, потому что мир этот был вовсе не таков, каким задумал его Бог (кто? Бог? или. |