Мне казалось сейчас, что одна из множества моих бывших душ и сущностей знала этого Иешуа - я еще не мог вспомнить деталей, но когда он сказал об окончании Субботы, у меня возникло четкое ощущение, что это уже было, и тогда, в первый раз, я сказал ему, что Суббота священна, кончиться она не может и... что еще?

- Тебя, видно, немало били в последние дни, - сказал я.

- Да, господин мой. Я привык.

- Ты привык. А я нет. И кое-чего не понимаю. Объясни.

- Что, господин?

- В предках своих - деде, прапрадеде - это был я, и линия моей жизни не прерывалась ни на миг?

- Конечно. Как могла она прерваться?

- Когда она началась?

- Ты и сам знаешь ответ.

Я знал ответ: она не начиналась никогда, потому что всегда была.

- Иешуа, - сказал я, - не говорю, что не знаю ответа. Я не понимаю его.

- Мне ли объяснять? Ты понимаешь все, господин, но еще не все помнишь.

Иешуа остановился. Мы дошли до перекрестка аллей, откуда была видна ажурная арка станции метро.

- Дальше пойду один, - сказал я. - А что будешь делать ты?

- Моя миссия завершена, господин. Отпусти меня.

Он был прав, но мне не хотелось, чтобы он исчезал без следа. Мне еще многое предстояло вспомнить и понять в себе, и хотя я мог сейчас больше, чем понимал, предчувствие пустынного и беспросветного одиночества сдавило виски, и я сказал:

- Останься. Пока. Мне трудно.

Иешуа кивнул, хотя я и видел сомнение в его глазах.

- Подожди меня дома, - сказал я. - В диспуты не встревай. Не хочу, чтобы тебя повесили на фонарном столбе или пырнули ножом. Распятия сейчас не в моде.

Я не стал ждать ответа и пошел к метро. Ключ я Иешуа не дал - войдет и так.

В холле института стояли Рыков и Фильшин, аспиранты кафедры космологии, и хохотали. Увидев меня, Фильшин перестал смеяться и сказал, как говорил уже битый час каждому входящему:

- Хочешь новость? Обалдеешь! Телекс из МАСа: красные смещения в спектрах всех галактик, отснятых этой ночью, сменились на голубые. Ха-ха! Вселенная вывернулась наизнанку! Или в штаб-квартире МАС кто-то рехнулся. Твое мнение?

- Всех-таки галактик? - деловито переспросил я.

Вот оно!

Я знал все это. Но какие же разные ощущения - быть без видимой причины уверенным в чем-то и услышать о том же от посторонних. Доказать себе. Поверить.

- Всех, чьи спектрограммы успели обработать, - сказал Рыков, глядя на меня с подозрением: не издеваюсь ли.

- Что же тут смешного?

Аспиранты повернулись ко мне спиной. Они были правы: говорить со мной не стоило. Смещения могли быть только красными, потому что Вселенная расширялась вот уже двадцать миллиардов лет. Она не могла вдруг начать сжиматься как не может сам по себе дать задний ход автомобиль, мчащийся с огромной скоростью по утреннему шоссе. Впрочем, с автомобилем можно еще что-нибудь придумать, а со Вселенной - попробуй-ка!

Но я-то знал, что наблюдатели не впали в детство, и впервые, стоя в холле института под большим портретом Бредихина, почувствовал (не поверил, а именно почувствовал) себя тем, кем, как я теперь это точно знал, был всегда.

Конечно, смена расширения Вселенной на сжатие и должна была стать первым шагом после Решения. Такой была программа. Что ж, предстоят дела посложнее. День восьмой как День шестой. Люди. Я должен был начать с них. С деяния, противоположного тому, которым закончил свою первую неделю.

А я не мог.

Я прошел мимо сотрудников, стоявших у конференц-зала и обсуждавших новость, не имевшую с их точки зрения, физического смысла.