- Лина, - сказал я, - осталось мало времени, и мы должны быть вместе.

За моей спиной маячил в темноте прихожей Иешуа, совершенно ненужный свидетель.

- Проходи, Стас, - сказала Лина.

- Да-да, - засуетилась моя будущая теща, - попьем чаю и поговорим. Раз уж у вас так все изменилось. И вы тоже - это ваш товарищ, Стас?

- Спасибо, - сказал я, - у нас с Линой действительно мало времени.

- Куда вы собрались? - поджав губы и изменив тон, осведомилась моя несостоявшаяся теща.

Я не ответил. Лина тоже молчала, она всегда чувствовала мои желания лучше, чем я сам, и сейчас, не понимая, знала подсознательно, что не должна ни возражать, ни сомневаться. Через несколько минут она была готова - документы, косметичка, легкое пальто - уходит то ли до вечера, то ли на всю жизнь.

- Скорее, - сказал я, и мы ушли.

Лина взяла меня под руку, Иешуа пристроился сзади, сосредоточенный, молчаливый, он свое дело сделал и не знал теперь, какова его миссия и судьба. Город казался вымершим - по радио и телевидению передали уже о волне исчезновений, и о повороте галактик тоже сообщили, не связав, впрочем, два этих процесса.

- Стас, - сказала Лина, - ты слышал, что происходит? Это что, конец света? Мы идем к тебе?

Вопросы выглядели несвязанными, но на самом деле мысли Лины никогда не перескакивали. Ей казалось совершенно очевидным, что, если наступает конец света, и если мы встретим его вдвоем, то единственное место на планете, где она не будет бояться - это моя комната.

- Что происходит, Стас? - повторила Лина, уверенная, что у меня есть объяснение любому явлению.

- Конец света, - подтвердил я. - Конец, о котором так долго говорили служители культа, свершился.

- Ты так легко об этом...

- Не легко, Лина. И будет еще тяжелее.

Мы пришли - тетки Лиды не было, она, судя по записке, сбежала к дочери сразу после первого телевизионного сообщения. В моей комнате Лина успокоилась, но только немного, ее смущал Иешуа, который, правда, вел себя смирно, он не знал, чем заняться и ждал моих указаний, а мне было не до него. Я подумал, что хорошо бы выпить чаю и поесть, и Иешуа, уловив желание, направился в кухню. Я обнял Лину, мы поцеловались, поцелуй был протяжным как безысходная тоскливая песня. Мне тоже было страшно, неуютно, я лишь сейчас начинал представлять себе не только причины своего решения, но и следствия.

- Линочка, - сказал я, - это совсем не больно. И это нужно.

- Кому? - задала она вопрос, действительно, пожалуй, необходимый.

Кому? Людям, которые в День восьмой от сотворения Мира исчезнут с лица Земли, как не было их еще в День пятый? Или мне - ведь я решал их судьбу? Нет, я пока тоже ощущал себя человеком, особенно рядом с Линой, и мне было безумно жаль всего, хотя я и знал, что все происходящее нужно именно мне, только мне, никому больше, потому что завтра на Земле попросту не будет никого, кто мог бы о чем-то жалеть и чего-то хотеть.

Иешуа принес на подносе чашки с чаем, пахнувшим пряностями, каких у меня никогда не было, и чем-то еще, по-человечески совершенно неопределимым. Я отпил немного (Господи - нектар...) и спросил:

- Ты знаешь меня, Линочка, я всегда был бесхребетным, верно?

- Ты всегда был упрямым, - сказала она, - и делал только то, что считал нужным.

- Но ты говорила...

- Мало ли... Я хотела, чтобы мы были вместе, а ты не решался.

- Вот видишь...

- Нет, не то. Ты считал почему-то, что рано. И я хотела тебя растормошить.

- Ну неважно, я сам себя считал тюфяком. А несколько дней назад явился вот этот - Иешуа. И потребовал решения. Как по-твоему, кто он?

- Мессия, - не задумываясь ответила Лина.