Я сосредоточился, но вместо того, чтобы привести в порядок мысли, начал вспоминать. Воспоминания были яркими, цветными, объемными - я в детстве, ну, это понятно, отец у меня железнодорожник, я изредка ездил с ним на тепловозе, недалеко, конечно. Я помнил, как мы подъезжали к перрону Курского вокзала, и я свысока смотрел на суетящихся пассажиров, и был горд до невозможности, мне казалось, что именно от меня зависят судьбы этих людей - куда они попадут: домой или в удивительную страну сказки.

И сразу - воспоминание, которого быть не могло, во всяком случае, - в моей жизни: бескрайнее поле, над которым стоит узкая как ятаган утренняя луна, а передо мной армия - люди в доспехах, со щитами, многие на лошадях, закованных в латы, гомон, крики, кого-то бьют вдалеке, я тоже на коне, в латах, едва могу пошевелиться, а рядом мои верные оруженосцы, сейчас я скомандую "к бою!", и все дрогнет и пойдет за мной - куда? Противник у меня за спиной, я даю последний смотр войскам, и вот-вот...

Но не было "вот-вот" - по странной ассоциации я вспомнил как меня тащили к отцу Аннунцио. Он сидел, небрежно накинув халат, сонный, не похожий на инквизитора, добрый дядюшка, а я стоял перед ним, трясся от страха, готов был целовать подошвы его башмаков, только бы он позволил мне сказать, облегчить душу, и в то же время я чувствовал совсем иное - свою способность уничтожить и этого надутого индюка, и весь его проклятый клан, способность, равную моей злости, и злость, равную моему желанию понять, кто я на самом деле и что за силы во мне.

Нет - не силы, сил-то как раз никаких не было: способности, которые, как я теперь знал, во мне есть, никак не проявляли себя, откуда же я знал, что они существуют? Ниоткуда - просто знал. Всегда.

Я позвал Иешуа. Назвал мысленно его имя, и он пришел, он стоял во дворе, и сейчас вокруг соберутся сотрудники. Я сбежал в холл и вышел во двор. Иешуа стоял там одинокий, неприкаянный, смотрел на меня, ждал. Я увлек его в аллею, ведущую к главному корпусу Университета. Скамеек тут отродясь не водилось, и мы сели на короткую рыжую траву.

- День восьмой начался, - сказал я. - В институте паника - галактики сближаются. Пока никто не верит. А когда явление подтвердится, от науки останутся рожки да ножки.

- Наука, - сказал Иешуа, поводя прутиком по траве, - создана людьми. Какое значение имеет наука, если ты решил вернуть мир к Истоку?

- Решил, - буркнул я. - Вот тут самый большой вопрос. Я чувствую и знаю, что могу решать, но это не мое амплуа, это чувство и это знание возникли вдруг, на пустом месте, вчера еще ничего такого не было, я был как все, даже хуже, чем многие, потому что всю жизнь боялся решать что-то за кого-то, да и за себя тоже. А уж по части действий... Потом явился ты, и все изменилось. Даже если я способен решать, мог ли я решить - так? Да, люди часто глупы, подлы, жадны, они убийцы и варвары, по-настоящему хороших людей один на тысячу или меньше. Я видел то, что ты показал мне, и это ужасно. Такое человечество не должно жить. Я сказал - вернуться к Истоку. Но я не представлял, что... Нет, не то. Слушай, а может, это происходит только в моем воображении? Может, я все-таки сошел с ума - ведь то, что происходит, попросту невозможно!

- Чего ты ждешь от меня, господин?

- Не знаю, - я дрожал, хотя день выдался душный. - Я люблю Лину. Люблю родителей, уважаю коллег, многих и многое ненавижу... Почему, если человек так плох, его не изменили тогда, две тысячи лет назад? Или еще раньше? Когда он не натворил еще ничего такого...

- Именно поэтому, - сказал Иешуа. - Тогда ты не желал возвращаться к Истоку. Ты любил свое творение, и себя в нем. Хотя уже знал, что ошибся.

- Кто ошибся? Я? В чем? Я человек. Станислав Корецкий. И то, что сейчас происходит, бред моего...

- Ты знаешь, что нет. Просто ты еще не вышел из оболочки, в которой пребывал твой дух много лет.