|
Походил по узким улочкам Гента и Брюгге, на ленч заглянул в ресторан «Сайфон» в Дамме, где на открытом огне жарили бесподобные бифштексы, а во второй половине дня взял курс на Брюссель. Прежде чем отойти ко сну, он попросил, чтобы рано утром ему принесли в номер завтрак и корзинку с ленчем, ибо он собирался поехать в Арденны и посетить могилу старшего брата, убитого в сражении за Балж между Бастонью и Мальмеди. Портье, предельно внимательный, заверил Шакала, что в точности выполнит его указания.
* * *
В Риме для Виктора Ковальски уик‑энд прошел не так спокойно. Он регулярно заступал на вахту у лифта и лестницы на восьмом этаже или на крыше в ночь. В свободные часы спал он мало, главным образом лежал на кровати, курил и пил красное вино, которое закупалось для экс‑легионеров в больших, с галлон, бутылях. Кислое итальянское вино не идет ни в какое сравнение с алжирским, думал он, но лучше что‑то, чем ничего. Как обычно, Ковальски потребовалось много времени, чтобы самостоятельно найти решение вставшей перед ним проблемы, но к понедельнику он составил план дальнейших действий. Уехать он намеревался ненадолго, на день, может, два, это зависело от расписания авиарейсов. Поступить иначе он не мог. А потом собирался все объяснить патрону. Виктор не сомневался, что патрон его поймет, хотя и чертовски рассердится. Его подмывало рассказать обо всем Родину, попросить отпуск на сорок восемь часов, но он чувствовал, что полковник, хотя и прекрасный командир, принимающий близко к сердцу заботы своих солдат, не разрешит ему уехать. Полковник не поймет, что для него Сильвия, а Ковальски знал, что не сможет этого объяснить. Он ничего не мог объяснить на словах. В понедельник утром Виктор тяжело вздохнул, готовясь заступить на вахту. Ему не давала покоя мысль, что впервые за время службы в Иностранном легионе он решился уйти в самоволку.
* * *
Шакал поднялся одновременно с Ковальски и начал готовиться к поездке. Принял душ, побрился, позавтракал. Достал из шкафа футляр с разобранным ружьем, завернул каждый компонент в несколько слоев губчатой резины и перевязал свертки бечевкой. Затем сложил их на дно рюкзака. Туда же легли тюбики с краской, кисточки, брюки из плотной ткани, клетчатая рубашка‑ковбойка, носки, башмаки. Сетчатая сумка‑авоська уместилась в одном наружном кармане, коробка с патронами – в другом. Шакал надел полосатую рубашку, черный галстук, серый костюм, черные туфли итальянского производства. Спустился к машине на автомобильную стоянку при отеле, запер рюкзак в багажник, вернулся в фойе, взял корзинку с ленчем, кивнул портье, который пожелал ему счастливого пути, и к девяти часам уже выехал из Брюсселя по автостраде Е40 на Намюр. Равнина уже купалась в лучах солнца, обещавших жаркий день. Дорожная карта подсказала ему, что до Бастони девяносто четыре мили, и он добавил еще пяток на поиски уединенного местечка в лесах и холмах к югу от городка. Подсчитал, что до полудня без труда одолеет сотню миль, и вдавил в пол педаль газа. Прежде чем солнце достигло зенита, Шакал проехал Намюр и Марш, приближаясь к Бастони. В маленьком городке, превращенном в руины в 1944 году пушками «королевских тигров»,[18] он свернул на юг. Леса становились гуще, дорога петляла в тени высоких буков и вязов, и все реже полосы солнечного света падали на асфальт. В пяти милях от города Шакал нашел узкий проселок, ведущий в лес. Еще через милю от него отходил второй. Шакал свернул на него, проехал с десяток ярдов и остановил машину в густом подлеске. Выкурил сигарету, прислушиваясь к бульканью воды в остывающем двигателе, шуму ветра в вершинах деревьев, далекому воркованию голубя. Не спеша вылез из кабины, открыл багажник, вытащил рюкзак. Снял безукоризненно сшитый серый костюм и положил на заднее сиденье. Надел брюки из плотной хлопчатобумажной ткани. |
