– Может, сразу в город, а?

– Спятила? Разве я доеду?

Сонька, конечно, права, водитель она никакой.

– Может, в село? – волновалась я.

– Сейчас его дома выгрузим, ты побежишь к Максимычу звонить, а я его осмотрю, может, чем помочь сумею.

– Ага, – усмехнулась я, но ничего лучше предложить не смогла.

Тут мы подъехали к самому крыльцу.

Сонька в него бампером ткнулась и чертыхаться начала, но быстро успокоилась. То ли мужчина стал легче, то ли мы малость поднаторели, но вытащить его из машины и занести в дом оказалось не так уж сложно.

Вошли в кухню и положили его на пол. Голова его была как‑то странно запрокинута, мне это не понравилось, но размышлять об этом времени не было. Я уже стояла у дверей, намереваясь бежать к соседу, когда Сонька вдруг позвала:

– Гретка, он мертвый.

– Что?

– Мертвый, говорю.

– Да не может быть, – охнула я. – Он же стонал, ты же слышала.

– Слышала. Отстонался.

Я села рядом с ней. Пульса нет, и лицо…

Да, лицо у него было, в общем, смотреть на него не хотелось.

– Слушай, может, он жив все‑таки, много ты в таких делах понимаешь, ныла я.

Сонька убежала в комнату и вернулась с зеркальцем. Мы подставили его к самым губам мужчины и стали терпеливо ждать.

Ничего.

– Говорю тебе, он мертвый, – сказала Сонька, устало откидываясь к стене.

– О, Господи, чего же теперь делать‑то?

– Дверь запереть, вот что.

– Зачем?

– Не знаю. Жутко. И окна зашторь.

Мне вдруг тоже сделалось жутко, я торопливо заперла дверь, зашторила окна и опустилась на пол рядом с Сонькой. Мы уставились на покойника. Из одежды на нем, кроме кожаного пальто, ничего не было. Теперь, при свете, мы могли его разглядеть и ужаснулись: кто‑то над ним здорово поработал. На пальцы рук и ног смотреть было невозможно, мне стало нехорошо, я зажала рот рукой и бросилась в туалет.

Когда я вернулась оттуда, Сонька все еще сидела на коленях, прижавшись ухом к его груди и щупая, как в американском кино, артерию на шее. Увидев меня, подняла голову и сказала:

– Мертвее не бывает.

Верить в это не хотелось.

– Много ты понимаешь. Он ведь стонал.

– Стонал, – усмехнулась Сонька. – Сначала над ним всяко‑разно измывались, потом голову разбили, или наоборот, что, в общем‑то, неважно. Потом в землю зарыли, потом, правда, вырыли. Не выдержал человек, помер.

– Может быть… – начала я.

– Да заткнись ты. Это труп.

Я села рядом и заревела. Сонька тоже носом зашмыгала, потом спросила:

– Что делать‑то будем?

Я пожала плечами:

– Пойду к Максимычу, в милицию звонить.

– Погодь. Торопиться некуда. Давай‑ка покурим.

Мы закурили, поглядывая время от времени на труп, и Сонька предложила:

– Расскажи‑ка мне эту историю, вроде как бы милиционеру.

Я рассказала. Сонька слушала внимательно, потом криво усмехнулась и заявила:

– Полное дерьмо.

Я пожала плечами.

– Менты нас в гроб вгонят.

Я покосилась на обезображенное тело и заметила:

– Менты еще полбеды.

Сонька зябко поежилась.

– Чего ж тогда?

– Откуда я знаю?

Сонька стала хмуриться и наливаться краской.

– Все ты… вечно тебе больше всех надо.

Видишь, люди что‑то зарывают, и шла бы себе дальше, уж, наверное, они не рассчитывали на то, что какой‑то придурок сразу вырывать начнет.

– Два придурка, – поправила я.