|
Сейчас Зайчиха отсутствовала: была вывезена в Москву на свадьбу к правнуку. Обладатели остальных четырех домов презрительно именовались «дачниками». Регулярно здесь появлялось только семейство Герасимовых, соседей Максимыча. Сонькины соседи лет пять судились из‑за бабкиного наследства, что позволяло ему спокойно ветшать. Один из домов принадлежал какому‑то музыканту из Москвы, которого в глаза никто не видел, это давало повод для безграничных Сонькиных фантазий, выдаваемых дрожащим от благоговения голосом. Владельцы еще двух домов умерли прошлой зимой, и дома вроде бы продавались. В общем, опасаться чужих глаз особенно не приходилось.
Предстояло решить вопрос с работой, но и это не проблема, на пару дней отпрошусь, а там праздники, на целых четыре дня. За это время с покойником мы как‑нибудь сумеем расстаться. – Пообедаем, схожу к Максимычу, – сказала я, усаживаясь за стол, позвоню на работу. Тут Максимыч неожиданно объявился сам. Надо сказать, погода стояла на редкость теплая для конца апреля, окна были открыты настежь, в одном из них он и возник. – Здорово, девки. Чай пьете? – Пьем. Заходи, – кивнула Сонька. – А покрепче ничего нет? – Я тебе сколько раз говорила, не замутняй мозги алкоголем. – Эх! – крякнул Максимыч, поднялся на крыльцо, разулся, снял кепчонку, пригладил волосы и прошел к столу. – Здорово, Маргарита. В последнее время только он называл меня исконным именем, за что я его невыносимо уважала. Сонька извлекла из шкафа початую поллитровку, три стопки, нарезала колбасы и провозгласила: – Давайте за сенокос. Мы выпили и закусили. Маргарита, ты когда приехала? Сегодня. – Нет, вчера, с «Тарзаном». – Мимо кладбища шла? – А где ж еще? – насторожилась я. – Не заметила ль чего, а? – На кладбище? – попробовала я удивиться. – Ох, девки, какие дела творятся, аль не слыхали? – А от кого нам слыхать‑то? – разозлилась Сонька. – В деревне я да ты, пенек старый. – Грубая ты женщина, Софья Павловна, нет в тебе уважения. А ведь я тебя вот такой помню, на моих глазах росла, еще супруга моя покойная… – Максимыч, ты чего рассказать‑то хотел? – перебила я. – Про кладбище? Дело такое. – Он собрался с силами и торжественно продолжил: – Вот, девки, до нас дошло, могилы роют. – Да иди ты! – охнула я. – Вот те крест. Сегодня ночью иду я, значит, с рыбалки… – Брось врать, – перебила Сонька. – Комбикорм с дойки воровал. Максимыч укоризненно покачал головой: – Ох, Сонька, до чего ж ты баба вреднющая, вот через это тебя и замуж никто не берет… Тут надо пояснить, что летняя дойка располагалась на равном расстоянии между Куделихой, где мы в настоящий момент обедали, и деревней Зайцеве, причем кратчайшая дорога в Зайцеве вела мимо кладбища. Максимыч, войдя в преступный сговор со сторожем дойки, крал комбикорм и продавал держателям скотины в Зайцеве, используя в качестве средства транспортировки древний велосипед. – Доворуешься, черт старый, – злилась Сонька, потому как нам обеим уже ясно стало, кто нас вчера спугнул. – Что городишь‑то? – еще больше насупился Максимыч. – Какой комбикорм? Скотину еще не пригнали. – Значит, доски свистнул. В прошлом году весь пол в телятнике разобрал, – злорадно ухмыляясь, сообщила Сонька. – Ты бы, Софья, об этом помалкивала, – проронил Максимыч, деликатно потупясь. |
