|
Не прекращая этой процедуры, она задала Дэну свой поразительный вопрос: – Ты спишь с Нэлл, Дэн? Напряженное лицо, потупленный взгляд. – Ну, дорогая… – Он даже присвистнул, сделав вид, что вопрос его удивил и позабавил; на самом деле он был просто шокирован. Не улыбнувшись, она поставила чайник на каминную плиту, поближе к огню. Дэн, мне думается, обладал одним несомненным достоинством: он необычайно быстро улавливал настроение собеседника по интонациям, по тому, как используются слова, по мельчайшим изменениям линий рта и глаз; но это касалось только настроения, намерений угадать он не мог. Он смущенно пробормотал: – Разве Нэлл не… – Сестры не обязательно обсуждают друг с другом такие вещи. – Она положила по ложечке сухого молока в каждую чашку. – Ты хотел сказать – «да»? – А разве не у всех так? Надо сказать, что так было далеко не у всех, в те то времена; а те сравнительно немногие, у кого было так, старались держать это в секрете. Но Дэн не относился к тем молодым людям, кто стал бы сейчас хранить под спудом свои обретенные тяжкими усилиями, а вовсе не данные от природы познания. Надо было сохранить хотя бы видимость откровенности. – У нас с Энтони – не так. Он не мог понять, зачем ей понадобилось сообщать ему об этом. Зная взгляды Энтони, он и не предполагал, что у них это могло быть так: и Нэлл, и он сам совершенно определенно решили, что этого не может быть. – Католикам запрещается? Джейн протянула ему чашку с чаем; хлопья нерастворившегося молочного порошка плавали поверху. – Да. – Для него это очень важно? – Да. – Хоть он сам и подсмеивается над собой… Эпиграммы сочиняет. Она чуть заметно улыбнулась; но, кажется, уже второй раз в ее словах слышался упрек в адрес Энтони. Где то в дальней глубине – подвижка земных слоев, первый, чуть заметный надлом в геометрических построениях. Она отпила из чашки. – Я не девственница, Дэн. В моей жизни уже был другой… еще на первом курсе. До того, как я встретила Энтони. Это признание сломало что то нетронутое в их отношениях. – А он – знает? Она состроила гримаску: – Может, из за этого я тебе и говорю. Что то вроде репетиции. – О Боже! – Так глупо. Если б только я решилась сказать ему в самом начале. А потом оказалось слишком поздно. Сплошной тупик. И дело не в том, что было. А в том, что раньше об этом не сказала. Он предложил ей сигарету, зажег жгут из бумаги и протянул ей, потом закурил сам. – А сам спросить он не догадался? – При всем своем уме он удивительно доверчив в самых неожиданных вопросах. Он делает о людях такие заключения, каких никогда не сделал бы, если бы речь шла о теории логики или о силлогизмах. – Она затянулась сигаретой. – Во всяком случае, раньше мне всегда так казалось. – А теперь? – А теперь я думаю, может, он чего то боится? И сама начинаю чего то бояться каждый раз, как пытаюсь набраться смелости ему сказать. – Но ведь когда нибудь придется. – Не могу – перед самыми выпускными экзаменами… Он это обязательно расценит как… – Как что? Замечательные у нее были глаза, поистине – зеркало души. Иногда она казалась совсем юной; вот и сейчас, пристально глядя в огонь, она казалась гораздо моложе Нэлл. – Это его иезуитское воспитание. Мое сообщение будет настолько не ко времени, что он решит – я пытаюсь сообщить ему что то совсем другое. Будет стараться понять – что именно. – Ты уверена, что он не воспринимает союз с тобой как еще один гибельный шаг во тьму? Она улыбнулась: – Ну раз уж ты заговорил об этом… Думаю, я для него – воплощение этой самой тьмы. |
