|
– Я помолчал и добавил: – Они не все похожи на Ричарда, знаешь ли. – Это я могу себе представить. – Я вовсе не сержусь, Каро. Только бы ты была счастлива. – Была. До сегодняшнего дня. – У меня это пройдет. Прояви хоть чуточку снисходительности. Она кивнула, повернулась и присела на ручку кресла. – Мне надо сказать тебе еще кое что. – Что такое? – Я сегодня полдня потратила на поиски квартиры. Кажется, нашла подходящую. Не очень дорогую. Вот теперь мне очень захотелось на нее обозлиться; я пожалел, что я не американский еврей и не какой нибудь папаша из рабочих, что я запутался в паутине непереносимых условностей английского среднего класса, запрещающих проявлять и тем более высказывать то, что на самом деле чувствуешь. Я понял, что меня собираются взять как препятствие, на полном ходу… или пиши пропало. – Но ведь я собираюсь уехать в Торнкум, как только смогу. – Пап, я думаю, мне лучше переехать. – Где это? – Недалеко от Парламент Хилла. В Кентиш Тауне. – Довольно грязный район, мне кажется. – Дом вполне приличный. – Тогда позволь мне… – Я сэкономила довольно большую сумму. Живя в твоей квартире. Мы поспорили, но она была тверда, и я понял, что Кентиш Таун для нее что то вроде символа: поселяясь там, она отвергает не только отца. Еще я вспомнил, что это по дороге к Масвелл Хиллу. Квартира, похоже, освобождалась через пару недель. Мебель там была, но Каро собиралась «одолжить» у меня стол и пару тройку других вещей. Возможно, она просто хотела дать мне почувствовать, что я еще хоть как то нужен ей. И воцарилась тишина: так мало мы могли сказать друг другу, и так много надо было сказать. Она поднялась… И взяла последний барьер: подошла, встала передо мной, неловко наклонилась и поцеловала меня в щеку. Позволила мне обнять ее и на миг прижать к себе. Повернулась и вышла из комнаты. Стоп. Выключить камеру. Вперед – в прошлое Шестью часами позже: десять часов утра, пронизывающий холод лондонской зимы; промозглый туман за окном, окутавший все вокруг; мне все таки удалось поспать, хоть и далеко не достаточно, к тому времени как в дверь постучала Каро. Лежа в постели, я переживал следующую стадию дезориентации, порожденной долгим отсутствием: я никуда не уезжал из Лондона, Калифорния мне просто приснилась. Наверное, мне и правда снились тяжелые, тревожные сны, но я ничего не мог вспомнить, может быть, потому, что реальные тревоги нахлынули сразу же, вместе с серым утренним светом: ночной разговор с Каро, грядущий мучительный день в Оксфорде; надо позвонить Дженни, потом Дэвиду Малевичу, разобрать всю накопившуюся почту, связаться с банком, договориться с дантистом… Реальность… Избыток реальности. Каро очень мне помогла. Устроила настоящий пир – накормила меня истинно английским завтраком, не какой нибудь европейской чепухой; бросила искоса осторожный взгляд от электроплиты. Сказала, что хотела бы загладить то, что случилось ночью, так что примирение прошло без сучка без задоринки. Она более подробно рассказала о квартире, присев напротив, пока я насыщался, а я заставил себя воспринимать все это как нечто совершенно естественное: ведь ей хочется строить свою собственную жизнь, жить как все ее сверстницы. О Барни мы ни словом не обмолвились. Я принялся расспрашивать ее о Джейн и Энтони. За последние два года мне удалось добиться, чтобы она говорила о Комптоне и его обитателях если не так уж откровенно, то во всяком случае без излишних эмоций; однако это не относилось к ее оксфордским родственникам. Я кое что знал о трех детях Энтони и Джейн, но совершенно не представлял себе, какими стали теперь они сами. Хотя Каро мельком упомянула о том, что Энтони иногда приводит ее в замешательство: он так сух, что порой не разберешь, шутит он или говорит серьезно; я чувствовал, как нежно она привязана к ним обоим. |
