|
Но их брак уже много лет просто пустая скорлупа. – Ты его любишь? – Мне его жалко. Не знаю. – Ты поэтому не писала? Она кивнула, и на миг мне показалось, что она вот вот расплачется. Я встал, принес еще бокал, плеснул туда немного виски и подошел к ней. – Пойдем посидим. Она послушно пошла со мной к кушетке, примостилась у меня под боком. – А мама твоя знает об этом? – Нет, я не хотела бы… Не говори ей, ладно? Пока. Мы не смотрели друг на друга, разглядывали каждый свой бокал. – А почему ты решила мне сказать? – Потому что почти всю жизнь не могла говорить тебе правду. Потому что… – Она снова пожала плечами. – Ты, кажется, чувствуешь себя несчастной из за всего этого. – Только потому, что приходится на тебя все это выплескивать. – Только то? – Еще и с женой его вдруг встретилась. – И добавила, совсем тихо: – И прилетел, не предупредив. – Ты что же, думаешь, он до тебя жене не изменял? – Я не настолько наивна. – Тогда ты представляешь себе перспективу. Маргарет… Он ее не бросит. – Я помолчал. – Бог знает почему. – Каро не ответила. – Ты из за него рассталась с Ричардом? Она покачала головой: – Да нет. Это назревало давным давно. – Но секретарем у него ты поэтому стала? – Между прочим, работник я хороший. Хоть это и может показаться невероятным. – Она бросила на меня быстрый взгляд: – Что тут смешного? – Твоя матушка как то швырнула в меня точно такую же незаслуженно саркастическую фразу. Правда, в ином контексте. – Извини. – Моя дорогая, меня волнуют вовсе не твои успехи в стенографии. – А то, что я связана с кем то, кого ты презираешь? Она пристально рассматривала ковер. Я сказал – очень ровным тоном: – Я не презираю его лично, Каро. Во всяком случае, не больше, чем любого другого в газетном мире. – В мире, куда я попала по твоему совету. – Вину признаю. Но я надеялся, ты оценишь этот мир по достоинству. – Как оценивает его Бернард. И гораздо точнее, чем тебе представляется. – И продолжает в этом мире существовать? – Ему не так повезло, как некоторым другим. Помимо всего прочего, на его попечении жена и трое детей. – Ну ладно. Ты права. – Каро упрямо рассматривала ковер: она снова брала препятствия, только на этот раз похоже было, что наездник забыл, какое именно препятствие нужно брать следующим. – Скажи мне, что тебе в нем нравится? – Он печальный. И добрый. Сам по себе. И такой благодарный. – Еще бы. Она помолчала. – А еще – с ним можно поговорить. – Это упрек? – Она потрясла головой, но не очень убедительно. – Давай выкладывай начистоту. – Серьезно поговорить. – О чем? – О чем угодно. О том, о чем с тобой я говорить не могу. И с мамой тоже. – Например? – Ты, кажется, никак не можешь понять, что можно любить вас обоих. При всех ваших недостатках и ошибках. – Прежде чем я успел рот раскрыть, она продолжала: – Я прекрасно знаю, какой она может быть стервой. Но знаю и то, что у нее есть основания – пусть и вполовину не такие значительные, как она сама полагает, – считать тебя самовлюбленным эгоистом. Дело не только в вас двоих. Это всей семьи касается. Мы, кажется, столько всего предали анафеме, столько всего похоронили… – Ты же знаешь, что произошло. – Да я же не о прошлом. О том, что я чувствую по отношению к вам обоим. Сейчас. – А он – слушает? – Она кивнула. – И у него это серьезно? – Она ничего не ответила, и мне пришлось подыграть ей: – Если это не слишком старомодно звучит. |
