|
А может, она поторопилась и уже переговорила с Милдред. Я ясно видел, как она собирает вещички, готовясь к переезду в «Хижину»; возникло острое желание позвонить в Калифорнию, но я убил его в зародыше. Пора отвыкать друг от друга. У камина в гостиной стояли свежие цветы и непочатая бутылка виски, бутылка минеральной воды, бокал. Каро, в роли любящей дочери, включила электрокамин, убедилась, что я заметил все эти знаки внимания, это «добро пожаловать к родным пенатам». Я поцеловал ее в щечку. – А теперь – в постель. Ты в десять раз лучше, чем я того заслуживаю. – Когда ты предполагаешь завтракать? – А когда тебе на работу? – Это не важно. Бернард ведь официально еще не приехал. Нормально, если я к полудню буду на месте. – Вряд ли я долго смогу проспать. Разбуди меня, когда сама встанешь. – Я постель приготовила и все, что надо. – Спасибо огромное. И за то, что встретила. А теперь – марш отсюда. Она ушла, а я налил себе виски и оглядел комнату. На одной из кушеток – новая подушка. Больше ничего нового; если не считать груды конвертов, с которыми я не собирался иметь дела до утра, комната выглядела точно так, как я оставил ее много месяцев назад; это меня разочаровало. Я надеялся, что Каро будет чувствовать себя здесь свободно, как дома, хоть и знал, что «домом» для нее навсегда останется Комптон. Это как Версальский дворец и домик в деревне… никакого сравнения. Я побывал в Комптоне только раз, задолго до того, как Нэлл стала женой его владельца. Эндрю устроил потрясающий бал в честь своего совершеннолетия , и весь фешенебельный Оксфорд – студенты, разумеется, – явился туда в полном составе: без конца подъезжали машины, автобусы, даже экипажи… одна группа гостей, связанных с клубом «Буллингдон», приехала даже в карете, запряженной четверкой, причем кто то трубил в почтовый рожок. Комптонская усадьба «Девять акров» (акров в те дни там насчитывалось не менее девяти тысяч) была не такой уж большой по сравнению с другими помещичьими усадьбами, но достаточно внушительной: сад и огороды, парк вокруг дома, комнаты – казалось, им несть числа, весь этот простор и изящество… Все это было неизмеримо далеко от тех областей жизни, от тех миров, какие были мне хоть как то знакомы. Я полагаю, что даже тогда эти праздничные два дня явились анахронизмом, неявным прощанием с прошлым; а для отца Эндрю это был последний всплеск протеста против послевоенного социалистического настоящего. Празднество, по всей вероятности, было одним из последних традиционных празднеств такого рода: дело не ограничилось балом: накануне в деревне, на общинной лужайке, устроили вечеринку для арендаторов и всех остальных жителей. Теннис, крикет, крокет, верховая езда, шампанское рекой и превосходная еда, и все это в период строгих ограничений и распределения продуктов по карточкам. Какой то местный оркестрик в алой униформе, серебряные трубы поблескивают в тени огромного бука; на флагштоке трепещут надутые ветром брюки; Эндрю не просыхает с начала и до конца. Даже Энтони понравилось, хотя он едва был знаком с Эндрю в университете; мы попали в Комптон главным образом из за девушек; не то чтобы тогда Эндрю проявлял к той или другой особый интерес. Вообще личная жизнь Эндрю в Оксфорде была вроде бы тайной для всех. Его порой видели с какой нибудь девушкой, поговаривали, что он частый гость в мэйферском публичном доме; однако он в наших умах гораздо больше ассоциировался с охотой, гончими и пьянством. Мы даже подозревали, что он не совсем ортодоксален в своих сексуальных пристрастиях; и я четко помню, как Нэлл сказала, что уверена – он безнадежен в постели. От Каро я знал, что дом и его прежний facons de vivre постигла общая для страны судьба: налог на наследство значительно сократил размеры имения, часть парка пришлось пустить под плуг; Нэлл приходится довольствоваться (на что она не устает жаловаться) услугами итальянской пары и еще одной женщины, ежедневно приходящей из деревни. |
