Инспектор, подозрительно глядя на меня, принялся рассуждать:

– Все это чрезвычайно странно. Смерти происходят в критический момент, буквально в полушаге от разгадки всего преступного замысла… Что же Байко хотела рассказать? Может, ее рассказ пролил бы свет на происходящее? Но хуже всего, Тацуя‑кун, что вы, по всей видимости, каким‑то образом непосредственно связаны с этим убийством. За вами прямо‑таки тянется кровавый след.

Полицейский инспектор сам пришел к такому выводу. Но не могу сказать, что он меня очень ободрил.

– Действительно, злой рок преследует меня. Ту же фразу, что сказали вы, господин инспектор, я только что слышал от «монахини с крепким чаем».

– От «монахини с крепким чаем»? – В разговор вмешался один из полицейских, сопровождавших инспектора. – Вы сегодня видели «монахиню с крепким чаем»?

– Да. По дороге сюда… Недалеко от черного хода Западной усадьбы.

– А с какой стороны она появилась? Уж не со стороны ли монастыря?

– Да… Оттуда вроде…

– Постой‑постой, Кавасэ‑кун, что там еще с этой «монахиней с крепким чаем»? – включился в наш диалог инспектор.

– Дело в том, господин инспектор, что на деревянном полу кухни остались липкие грязные следы, ведущие в сторону открытой веранды, из чего можно заключить, что кто‑то в плетеных сандалиях прошел всю кухню и вышел на веранду. Монахиня Байко была очень чистоплотна и не могла бы не заметить грязи, она сразу протерла бы пол. Мне кажется поэтому, что следы появились там уже после ее кончины.

Слова полицейского заинтересовали меня. Получается, что человек, оставивший свои следы, прошел из кухни в комнату, у постели Байко наступил на что‑то, разлившееся из подноса, после чего, оставляя на полу белые липкие следы, улизнул из дома через веранду. На татами следы не были заметны, но на деревянном полу кухни четко отпечатались маленькие, почти детские ступни, имеющие к тому же характерную особенность – плоскостопие. В памяти сразу всплыли ноги «монахини с крепким чаем» в рваных, грязных плетеных сандалиях.

– Иными словами, «монахиня с крепким чаем» пожаловала в монастырь до того, как там появились Тацуя‑кун и Мори‑сан. Почему же, увидев труп, она не подняла шум?

– Думаю, потому, что у нее была своя корысть.

– Что за корысть?

– Вы, может быть, слышали, что она клептоманка, причем не обычная. Она не крадет ценных вещей, но, если кто зазевается, пользуется этим и пихает в свои карманы или сумки что ни попадя. Вот такая вот милая привычка! Ворует в храме деньги из ящиков для пожертвований, приношения богам на могилах – рис, фрукты и тому подобное. В деревне с этим свыклись, стараются не обращать внимания на ее проделки. Случаются, конечно, скандалы, когда, например, пропадают сохнущие на улице вещи, а потом их видят на ней. Монахиня Байко не раз увещевала ее, убеждала, что надо бороться с собой, но безуспешно. Втайне от Байко «монахиня с крепким чаем» продолжала таскать все, что попадется под руку. Создается впечатление, что для нее главное не вещи, а сам процесс.

Коскэ Киндаити слушал сыщика с явным интересом.

– А имеются ли свидетельства того, что она и сегодня отсюда что‑то стащила?

– Да! Загляните на кухню – все раскидано, видно, что она залезала даже в бадью для засола рисовых высевок. Видимо, решила, что мертвой Байко это уже не потребуется. Тацуя‑сан, а когда вы встретились с этой старухой, у нее не было с собой какого‑нибудь узла?

– Был.