— Вы, светы, про вощеные дощечки слыхивали? По которым острой палочкой или косточкой буквы царапают, а коли написанное больше не требуется, то заглаживают и снова пишут.

— Точно! — воскликнул Данила.

В оршанской школе как раз на таких дощечках он и учился писать.

— Погоди, Семейка! — одернул Тимофей. — Поглядим, что в точности про ту грамоту в столбцах сказано!

Богдаш стал развивать задом наперед столбец со сказкой Деревнина, Семейка — со сказкой Стеньки Аксентьева. Он нашел нужное место первым.

— Вот, слушайте! «А доски те деревянные, в пядень с небольшим длиной, в вершок толщиной, а досок четыре или пять, поперек исписаны, знаки не нашего письма, а связаны ремешками». Вот, более ничего…

— «Дщицы в две пядени вдоль, пядень с четвертью поперек, по углам дырки, а дщиц семь или восемь, буквы черные словно врезаны, письма чужого, мелкие», — прочитал Семейка.

— Ну, где тебе тут вощеные дощечки? — спросил Тимофей. — Я тебя спрашиваю!

— А я тебя — скажи, где тут правда? — Семейка отобрал у Богдаша столбец. — У одного грамота в две пядени, у другого — в пядень с малым. У одного — четыре, у другого — восемь! И как бы можно было врезать мелкие буквы? Чем? Вот чтобы процарапать — такая палочка есть, сам видывал.

Богдаш и Тимофей переглянулись — и точно, обе сказки друг другу противоречили. Объяснить несообразность они уж никак не могли, потому Тимофей махнул рукой — мол, черт ли ведает этих подьячих! — а Богдаш рукой же сделал Семейке знак продолжать.

— Вот и раскиньте мозгами. Коли кто из подьячих, Посольского ли, Тайных дел ли приказа сговорился немцу, или голландцу, или хоть турку склад закрытого письма продать, то станет ли этот человек выносить грамоту, тем затейным складом писанную, или перерисует что надобно на таблички да при опасности мигом с них все и сотрет? Может, ему и таблички-то из Немецкой слободы прислали?

— Ах ты, песья лодыга! — воскликнул, первым осознав случившееся, Данила.

Немалая часть государевой переписки велась через Приказ тайных дел и именно закрытым письмом. Уж кто-кто, а конюхи знали это доподлинно — они и сами письма возили, и ключи к затейному складу. И ежели в Кукуй-слободе такая вощеная дощечка окажется — хорошего мало.

Да и на Москве ей, коли вдуматься, зря болтаться нечего. Многие богатые купцы дорого заплатят, чтобы знать, какие приказания шлет государь воеводам во Псков или в Архангельск.

А хуже всего — что есть в том ли, ином ли приказе еще один сучий сын, стервец, выблядок, который может и еще раз переписать на дощечки ключ к закрытому письму да и продать, коли хорошо заплатят… Вот кого выследить надобно! На это Башмаков и намекал!

— Ну, с чего начнем? — деловито спросил Тимофей, встал и повернулся к образам. — Господи Иисусе, и ты, Матушка Пресвятая Богородица, благословите розыск вести!

Затем перекрестился, сел и запустил пятерню в давно не стриженные космы. Поскреб так, что громкий скрип раздался, вздохнул и уставился на Данилу:

— Ну, младшенький, тебе первому слово!

— Надобно докопаться, кто таков тот парнишка! — выпалил Данила. — То, что он не из печатни, уже ясно.

— Откуда тебе ясно? — удивился Тимофей.

— Ну… — Данила задумался. — Коли бы он из печатни, от этого самого еретика, как там его, деревянную книжицу унес, тот бы ее сразу признал…

— Ты греков еще не видывал! — высокомерно сказал Богдаш. — Хитры, черти! Он, Арсений, грамоту, может, и признал, да не проболтался.