Мой бедный Сириль в отчаянии. Между двумя выстрелами он украдкой бросает на Келли выразительные взгляды. Девушка одаривает его печальной улыбкой. Она видит в этом добром большом ребенке защитника и настоящего друга, единственное стремление которого любить и быть верным своему чувству.

— Наверное, мне надо убить ее сейчас, чтобы избавить от мук, — шепчет он мне и прерывает фразу выстрелом в каннибала. — Послушай, брат, я хочу сказать, что очень люблю ее… и она тоже… Я хотел бы поцеловать ее перед смертью… Уже недолго осталось… Мы пропали…

Робартс… Храбрый офицер устремляет на мисс Мери взор, полный любви, побуждающий ее, несмотря на весь ужас происходящего, спрятать зарумянившееся лицо на груди у подруги…

Услышав шорох, поворачиваюсь. Рука аборигена тянется к девушкам. С быстротой молнии один из поселенцев отрубает ее ударом тесака.

Мисс Мери теряет сознание.

Противник неумолимо теснит нас. Я падаю и вижу над собой занесенную руку с каменным топором — сейчас она обрушится на мою голову.

Но прежде чем орудие смерти опустилось, послышался приглушенный звук. Абориген валится, я вскакиваю, и в тот же момент раздаются выстрелы, заглушающие вопли людоедов. Пули летят справа и слева с интервалами в пять секунд, как будто их выпускает цепь отборных стрелков. Нет ни одного промаха. Четверо справа, четверо слева. Каннибалы дрогнули. Наш маленький отряд, истерзанный и окровавленный, снова сплачивается. Сгущающуюся тьму прорезают яркие вспышки. Противник ничего не может противопоставить этой атаке и постепенно отступает, оставляя все больше и больше убитых. Мы переводим дух.

Прекращается ливень стрел, копий и каменных топоров. Дикари объяты ужасом. Их страшит смерть, настигающая издалека, неизвестное число нападающих, множество выстрелов.

— Кооо-мооо-хооо-эээ!..

Призыв к сбору звучит под гигантскими деревьями — жалобный вопль на сей раз лишен всяких победных интонаций.

Это — сигнал к отступлению. В мгновение ока аборигены исчезают, подобно ночным птицам, вспугнутым утренней зарей.

И действительно, небо на востоке светлеет, принимая светло-голубую окраску. Звезды блекнут.

За зовом дикарей следует радостный крик, но уже на чистом английском языке, который издают восемь мужчин. Они приближаются верхом, в строгом порядке, тесным строем, с оружием на изготовку.

В тропиках, по сути дела, нет ни зари, ни сумерек. Солнце мгновенно выкатывается из золотого облака, и мы видим во главе отряда Эдварда, рядом с ним МакКроули, затем пять поселенцев. Замыкает отряд юный Ричард.

Всадники подскакивают галопом под наше троекратное «ура». Мой храбрый Мирадор присоединяется к общему ликованию, виляет хвостом и радостно визжит.

— Боевая готовность! — командует Эдвард, который, оставаясь в седле, обнимает сестру и сажает ее перед собой. — Нельзя терять ни минуты! Джентльмены, по седлам! Те, у кого нет лошадей, садятся позади всадников. Соберите оружие. МакКроули, возьмите моего дядю. Сэр Харви, садитесь с Ричардом. Будьте внимательны! Здесь больше нельзя оставаться!

Молодой моряк Просто великолепен. Какое хладнокровие! И все же он бледен. Что стало бы с нами, не подоспей его отряд вовремя?

Отдаю свою лошадь Сирилю.

— Бери, мой храбрый друг, и возьми с собой мисс Келли. Ты это заслужил.

Теперь — в лагерь! И благородные чистокровки, несмотря на двойной груз, несут нас, измученных, окровавленных, к оставленным повозкам.

Наступил день. Чудовищный ночной кошмар, изгнанный солнцем, улетучился. Купаемся в лучах светила. Какое блаженство!

Один из англичан скоро возвращает меня к реальной действительности. Это МакКроули, который с тех пор, как отравился, мучительно ищет объяснения непостижимого для него физиологического явления:

— Мой дорогой ученый, объясните, пожалуйста, почему после этой мерзкой воды из источника, отравленного аборигенами, я вижу в темноте почти так же хорошо, как средь бела дня?

— Очень просто.