|
- Но только я имею. Ты же не думать, что я собираюсь говорить тебе имена моих информантов, а? - Нет, конечно нет, глупый вопрос. Но, Жан-Клод, это серьезно, или ты снова втираешь мне очки? - Qu'est-ce que c'est <Что это значит (фр.)> - "втираешь очки"? - В данном случае это значит говорить не правду и надеяться, что она сойдет за правду. - Я так не буду делать, - запротестовал Жан-Клод. - Поверь мне, Об. Завтра вечером я смогу отвести тебя к Алексу. - Прекрасно, - согласился я. - Конечно, я буду требовать аванс, чтобы позаботиться о моих информантах. - Мне тоже надо немного денег, Хоб, - вмешался Найджел - Я почти что обещал Ракель угостить ее лучшим в Париже казулет, ты же знаешь, мясным ассорти с бобами в горшочке. - Тогда позволь ей заплатить самой. - Перестань, Хоб, не будь таким. Разреши мне заплатить. А потом добавь это к счету, который ей предъявишь. С нескрываемым неудовольствием я заплатил им обоим. Мы расстались, подчеркнуто проявляя взаимное уважение, хотя с моей стороны и без особого энтузиазма. После их ухода я снова позвонил Иветт. Мы договорились встретиться завтра за ленчем. Она тоже могла мне кое-что рассказать. Во всяком случае, меня радовало, что Найджел не увидел ее первым. ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ З8. ГУРМАН В ТЮРЬМЕ Если вы считаете, что во Франции плохие отели, то вам стоит испытать их тюрьмы. Наконец мне дали одиночную камеру. Я испытывал больше, чем легкую тревогу, когда стражник вел меня по коридору с узорно выложенным камнями полом, где вдоль одной стороны злобно выглядывали из камер и свистели заключенные. Французские тюрьмы очень старые. Их строили и перестраивали еще в те времена, когда в Северной Америке жили только индейцы. В старых европейских тюрьмах есть что-то мистическое. Сотни лет террора и страданий проникли в поры камней моей камеры. Согласитесь, что в местах, которые так долго предназначались для заточения людей против их воли, есть своя аура. Нахождение в старой тюрьме, наверно, отравляет хуже, чем любой другой яд, потому что это духовное отравление. Ядовитые испарения сломленного духа лишают воли даже самого храброго заключенного. А я уж точно не самый храбрый. По-моему, я уже объяснял, что к мачо, великолепным усатым мужчинам, не имею никакого отношения. И я не привык, чтобы перед рассветом меня вытаскивали из постели трое мрачнолицых полицейских из Парижских сил специального назначения, которые выглядели так, будто готовы отвоевывать назад Алжир, лишь бы раздобыть мое тело. Они дали мне время, чтобы поспешно сходить в туалет, но ни минуты, чтобы застегнуть "молнию" на брюках и завязать шнурки. Двое стояли у меня по бокам, третий открывал двери. Так мы промаршировали по отелю. В холле стояли процветающие буржуа с их жеманными девочками в сверхтесных платьях и провожали меня неодобрительными взглядами. А меня полунесли - наполовину я касался ногами пола - в раннее парижское утро. Не сомневаюсь, что в сознании зрителей я выглядел виновным, иначе зачем бы меня уводила полиция? Разве жандармы вытаскивают невинных людей из постели? Вспоминая синевато-серые лица с выгравированным на них осуждением, я испытываю страстное желание окунуть их в грязь. В тот момент я мечтал о революции пролетариата с такими острыми зубами, каких мир еще никогда не видел. |
