Но тут-то в состоянии рассеянности я допускаю ошибку: я перестаю крепко держать Баскера, который к этому времени уже устал прятаться под занавесками Калле Клоака и решил выбраться, чтобы тоже поучаствовать в происходящем. Он выпутывается из складок и несётся по трапу в поисках места с хорошим обзором.

Именно в этот момент, совершенно некстати, появляются Александр Финкеблод, Торкиль Торласиус и три женщины — все в наручниках, в сопровождении Ларса и Катинки.

У Ларса под глазом фингал, который уже сейчас такого размера, что им с Катинкой следовало бы повременить со свадьбой хотя бы пять-шесть месяцев — раньше опухоль вряд ли спадёт. Но, несмотря на это, он всё равно замечает Баскера, и Катинка тоже. Они его не только замечают, но ещё и узнают, делая при этом заключение, что мы с Тильте не можем находиться далеко отсюда. Потом они видят нас с Тильте, и тут их мыслительный процесс приостанавливается — они поражены нашим одеянием. Но логика всё же побеждает сомнения, они понимают, что это именно мы, которых они должны были стеречь и которые сбежали менее двадцати четырёх часов назад.

Ларс до этого момента крепко держал Александра Финкеблода и Торкиля Торласиуса, но теперь он отпускает их и бросается за нами.

Как всё-таки отрадно видеть — даже нам с Тильте, — когда сотрудник полиции, находясь в столь сложной ситуации, с таким усердием выполняет свой долг. Ведь именно благодаря этому усердию мы все и можем спокойно спать по ночам.

К сожалению, именно это усердие сейчас лишает его способности трезво смотреть на вещи. Лично я никогда бы не оставил таких типов, как Александр Финкеблод и Торкиль Торласиус, без присмотра, во всяком случае в их нынешнем душевном состоянии. Потому что именно из-за такой мимолётной оплошности всё может пойти прахом.

Я оборачиваюсь к журналистам. Они не обратили должного внимания на происходящее, а если даже и обратили, то вряд ли смогли что-нибудь понять. Они по-прежнему ожидают от нас с Тильте ответа на вопрос, кто мы такие.

— Мы всего лишь хористы, — объясняю я. — Мы аккомпанируем великим исполнителям транс-танцев, Александру и Торкилю, они стоят вот там на трапе.

— Они в наручниках, — замечают журналисты.

— Это чтобы они случайно не повредили себя, находясь в состоянии транса, — объясняю я.

— Будучи в контакте с усопшими, — добавляет Тильте.

Мы с Тильте не очень хорошо представляем себе, как журналисты распределяют своё время, но тут становится ясно, что транс-танцы и контакты с загробным миром имеют первый приоритет, потому что вся стенка приходит в движение и смещается вверх по трапу, где она блокирует Ларса, прижимая его к канатам.

Тут-то и проявляется его превосходная физическая форма: он сметает с пути пять-шесть журналистов — так, словно это кегли в боулинге, и на какой-то момент ему, к нашему ужасу, ничто больше не заслоняет обзор.

Но тут его блокируют окончательно. И делают это лама Свен-Хельге, Гитте Грисантемум, Синбад Аль-Блаблаб и их свита, и кажется, что это случайность, как будто они просто вышли прогуляться, но мы с Тильте видим их лица — в них отражается утончённое сочувствие, которое является неотъемлемым свойством великих религий.

Мы уже почти исчезли в толпе, когда первый журналист добирается до Торкиля Торласиуса и громким голосом спрашивает его. не думает ли он, что транстанец может стать подлинным украшением конференции и не мог бы он продемонстрировать зрителям парочку движений.

Мы застываем на месте и поэтому успеваем услышать и второй вопрос, адресованный Александру Финкеблоду, а именно, не случалось ли ему в последнее время вступать в контакт с кем-либо из усопших.

После этого вопроса раздаётся крик, свидетельствующий о том, что, поскольку руки у Александра заняты, он решил лягнуть журналиста. Далее на трапе разворачивается действие, сильно напоминающее обычную потасовку.