Девушка невозмутимо перебирала косметику своей учительницы на трюмо, перевернула туда же, в общую кучу, содержимое сумочки, крутила попой под музыку, писком доносившуюся из её наушников. Входную дверь захлопнули, в кухне всё так же бурчал телевизор и всё так же упоительно пахло запекаемой птицей.

— Ну что, манда, потрындим о литературе? — Дим Росси наклонился и неторопливо дважды ударил её в лицо. — Эй, Киса, уродец, вруби погромче!

— Нах, — беззлобно отозвался Киса. — Тебе надо, сам и врубай…

И тогда Клавдия поверила.

Это была не шутка. Они действительно ворвались дикой сворой в её дом и собираются, бог знает что учудить. Она узнала их. Дим Росси, Боб Илинеску и этот…

— Что вам надо? — собрав силы, по возможности грозно, выкрикнула она. — Сейчас придёт мой муж, немедленно убирайтесь!

Кровь из носа у неё уже не шла, но плотной коркой залепила ноздри и мешала дышать.

— Ой, боюсь, бою-юсь… — насмешливо протянул Росси. — Боб, ты видел её мужа? Он очень большой?

Клавдия отважилась приподнять голову. Кажется, ей выбили зуб, во рту было кисло, и слева распухло. Этот мерзавец, этот прыщавый школяр сидел на её стуле в уличных ботинках! И по всему ковру наоставлял следов!

— Какой там муж? — загоготал из кухни Илинеску. — Мирка видала её в театре. Ходит с каким-то старым пидаром из музыкального училища. Он ей на скрипочке играл…

— А ещё у него глаз дёргается, — добавила Мирка из прихожей. Она как раз закончила наносить себе новый лак, самый дорогой из запасов Клавдии, и любовалась проделанной работой. На шее Мирки висели сразу четыре нитки самых разных бус. Там были кораллы, янтарь, стекло от Сваровского и редкое кожаное ожерелье с монетами, ручного цыганского плетения.

Клавдия онемела от подобной воровской наглости, но когда секунду спустя до неё дошёл смысл сказанных Миркой слов, она буквально задохнулась. Кислый комок застрял поперёк горла, мешая говорить. Борис вовсе не старик, и глаз у него не дёргается! И на скрипке он ей прилюдно не играл, а только дома. Потому что Борис — человек застенчивый и тактичный, он не осмелился бы навязывать посторонним свою «дилетантскую какофонию», как он выражался…

Дим Росси тем временем закурил и выпустил ей дым в лицо. Клавдия попыталась отвернуться, но тут же получила оглушительную пощёчину, от которой перед глазами пошли круги. Тогда она открыла рот, набрала побольше воздуха и завизжала, как не визжала с детства. Но её крик оборвался через две секунды, когда острый кулак с размаху воткнулся в солнечное сплетение. После чего почти потерявшую ориентацию Клавдию уже не трогали удары ботинок по бокам…

Потом Росси дал закурить прыщавому, которого они звали Кисой. Киса и в квартире продолжал своё любимое занятие; судя по всему, это занятие являлось смыслом его существования. Он беспрестанно мелко сплёвывал на паркет, на ковры, а теперь ещё начал сбрасывать на ковёр пепел. Клавдия закрыла глаза, чтобы это не видеть. Она мысленно представила себе, как берёт круглого Кису за шкирку и лупит его чеканной бронзовой харей в кирпичную стену. А он рыдает, шепелявя разбитым ртом, и умоляет его простить…

Восхитительная мечта, только вот разбитый рот как раз у неё…

— Вы не должны… вы не должны так поступать, — еле слышно произнесла Клавдия, делая попытку сесть. Издавать громкие звуки она больше не пыталась, но её беспокоила задравшаяся юбка.