— Доченька, а может, быть… может, ты не ладишь с его дочерью?

— Мама, дело не в этом. С Лолой у меня всё в порядке.

— Бог мой! Это… это ненормально, Рокси… — у мамы как всегда не находилось разумных слов. У мамы находились умные слова для кого угодно, кроме родной дочери. — Рокси, так нельзя, любить четыре года, а потом выключить свои чувства!

— Я не выключала… — Рокси прикрыла глаза, мысленно представив, как восемь овечек, одна за другой, неторопливо протискиваются в узкую калитку. Обычно подобный трюк ей помогал, но не сегодня. Кажется, сегодня были взвинчены все. И мама срывалась на крик, и подчинённые в её отделе огрызались, и даже утром, в метро, Рокси стала свидетелем нескольких ссор, на грани потасовок. Если бы её мозги не занимало расставание с Гризли, Рокси заметила бы много больше…

— Это возмутительно! Тебе уже не двадцать, ты ведь не можешь так бесконечно… Так может случиться самое страшное…

Рокси поморщилась, отодвинув от уха шкворчащую телефонную трубку. С некоторых пор у мамы появилась идиотская привычка — многозначительно обрывать фразы на полуслове. Или это не привычка, а подступающий склероз?

— Что «самое страшное», мама? — передразнила Рокси. — Я останусь одна, это ты хотела сказать? Ты хотела сказать, что мне уже далеко за тридцать, что я не красавица, что я веду себя мужиковато, что моя чёртова работа важнее слюнявчиков и носочков, которые ты копишь и тайно складируешь в чемодане?! Да, мамочка, моя чёртова работа важнее. Но не потому, что я не хочу ребёнка. И мои чувства не имеют никакого отношения…

В этот момент в дверь постучали, и Рокси была вынуждена прикрыть трубку рукой.

— Доченька…

— Подожди, мама, одну секунду…

В кабинет ввалились трое в комбинезонах спасателей, следом за ними семенил сам директор института и его заместитель, непосредственный шеф отдела, величественный, пузатый Адабашьян.

Рокси замерла с открытым ртом.

— Рокси, ты не можешь… То есть, извините, вы не могли бы подвинуться вместе со столом? Молодым людям надо выйти на балкон…

— На балкон?! — она послушно вскочила, прижав к груди трубку, и, хлопая глазами, наблюдала, как громилы слаженно срывают с окна, присохшие за зиму шпингалеты. Её массивный стол легко отодвинули в сторону, провода компьютера опасно натянулись. — А что случилось? Нельзя подышать воздухом на лестнице?

И тут же пожалела о своей неуместной шутке.

— Мадам, у вас на крыше трое самоубийц, — произнёс старший из спасателей. Он говорил, как будто выдавливал слова из мясорубки, перемалывая их челюстями.

— Самоубийцы? На крыше?

Младший спасатель гепардом взлетел на подоконник. Рокси кинулась снимать кактусы и папки с документами, Адабашьян ей суетливо помогал. Из коридора заглядывали любопытные головы, слышался топот ног по лестницам. Наконец фрамуга с хрустом отворилась, и парни в комбинезонах вылезли наружу, прихватив свои тяжёлые крючья и тросы.

— Три девчонки, школьницы… — одышливо прохрипел Адабашьян. — Вылезли на крышу, и чем-то припёрли пожарный выход. Теперь их можно незаметно достать только отсюда…

— А почему на нашу крышу?

— Они из соседней школы, там всего три этажа… — шеф посмотрел на неё и покачал головой, как будто сотрудникам лаборатории непременно полагалось знать повадки самоубийц.

— То есть… Они нарочно залезли к нам на крышу, чтобы спрыгнуть… повыше?

— Именно!.. И нам ещё предстоит разобраться, как они проникли через вахту, — свирепо вставил директор.