|
Меня в первый же день поразило, что цветом волос и глаз ребенок очень похож на моего дорогого Аркадия. У меня мелькнула греховная мысль: что, если мы усыновим малютку и примем в нашу семью? Мы наречем его Стефаном, и если когда-нибудь Влад сумеет разыскать нас, он наверняка даже не усомнится в том, что это и есть сын Аркадия. Я решила: если Бог сохранит умирающему малышу жизнь, значит, он послан нам для защиты моего родного сына. Ребенок чудесным образом выжил. Мы усыновили его и назвали Стефаном. Конечно же, я поступала жестоко и бессердечно, но в те дни я думала только о своем сыне, которого мы перекрестили в Абрахама. Ян не стал отговаривать меня, ибо знал, что мои страхи отнюдь не беспочвенны. Перемена имени не казалась ему чем-то предосудительным. Итак, когда я назвала приемного сына Стефаном, а родного – Абрахамом (в честь отца Яна), мне стало легче. Светлые волосы и голубые глаза должны были убедить мир, что мой сын – из рода Ван-Хельсингов, а не Цепешей. Но облегчение было лишь временным. Очень скоро я привязалась к приемному ребенку и полюбила его как родного сына. Прежние страхи вернулись. Понадобилось долгое время, чтобы они начали рассеиваться. Ян неизменно уверял меня, что трансильванский кошмар больше не повторится. Да я и сама не видела причин пугать детей рассказами о кровавых ужасах прошлого, и уж тем более не собиралась еще раз менять мальчикам имена. Мы с Яном привыкли, что моего родного сына зовут Абрахам, а приемного – Стефан. Стефан рос более эмоциональным, нежели Брам, и своей артистичной натурой напоминал мне Аркадия. Как ни странно, я привыкла считать его сыном Аркадия. И хотя Брам своей рассудительностью и уравновешенным характером пошел в меня, иногда в нем просыпались свойственные Аркадию скептицизм и решительность. Но я закрывала на это глаза, ибо боялась даже притрагиваться к прошлому, дабы оно не вернулось и не принесло нам новых бед. А оно все-таки вернулось... Когда Аркадий спас Стефана и мой мальчик живым и невредимым вернулся из Брюсселя, я открыла ему всю правду и попросила прощения. Я хотела рассказать и Браму, предостеречь их с Аркадием, но Стефан не позволил. Он сказал мне тогда: – Теперь это мое имя и моя судьба: я должен выполнить ту миссию, которую ты возложила на меня более двадцати лет назад, – защитить моего брата. И чем меньше будет тех, кто знает нашу тайну, тем больше у меня шансов справиться сосвоей задачей. Потом, когда Жужанна похитила Стефана и маленького Яна и я услышала мучительное признание Герды, можно было бы подумать, что Стефаном двигало чувство вины и он стремился искупить свой грех. Но я знаю его не хуже, чем родного сына. У Стефана доброе и мужественное сердце. Он любил Брама. Вина здесь ни при чем, он и так сделал бы все ради спасения брата. Стефан! Храбрый мой мальчик! Прости меня. Я охотно согласилась бы погибнуть сама, только бы уберечь тебя от зла. Но теперь я могу лишь молиться о том, чтобы твой сон в Божьих руках был сладким и безмятежным и чтобы его не потревожили темные силы, ради уничтожения которых ты добровольно пожертвовал своей жизнью. Глава 17 ПРОДОЛЖЕНИЕ ДНЕВНИКА АБРАХАМА ВАН-ХЕЛЬСИНГА Даже сейчас я не могу с уверенностью сказать, что именно побудило меня направить лошадей на юго-запад, в сторону ущелья Борго. Несомненно одно: какая-то часть меня жаждала смерти, другая, наоборот, – помощи. Страха я не испытывал, а единственным всепоглощающим желанием было скрыться, но не от Влада, а от нестерпимой душевной боли. И потому я был даже рад разыгравшейся пурге. Я был готов затеряться в белых вихрях, только бы навсегда стереть из памяти картины того, как на моих руках умирали брат и отец, а заодно и злобный взгляд моего маленького сына. |
