Доктор озадаченно поднял брови:
— Что еще за сантэ такое?
— Ну как же-с. На прошлой неделе подавала, французский суп, со шпинатом да сливками.
— А, это та зеленая мерзость… — начал было доктор, но вмешалась Аглая Тихоновна:
— Крем-суп — замечательная мысль, — сказала она. — Давай-ка мы с тобой, Аннушка, к обеду накроем, а Василий Савельич пока осмотрит нашу Поленьку.
Девушка сделала книксен и вышла, а «Поленька» вцепилась в руку Аглаи Тихоновны, к которой прониклась почему-то безграничным доверием.
— Ничего страшного, ангельчик, — Аглая Тихоновна поцеловала ее в щеку, — папе необходимо осмотреть тебя. Ты так долго болела…
Голос у нее был как море — глубокий, теплый, ласковый. Геля сразу успокоилась и подумала — а правда, и чего это я? Пусть осматривает. Уколы же делать все равно не будет. Да если даже и будет…
Лев Львович когда-то говорил студийцам, что у каждого человека есть свой тотемный зверь. То есть каждый человек похож на какое-нибудь животное, и если угадать, на какое, то и характер человека можно понять.
Вот Аннушка похожа на садовую славку — маленькая, миленькая и на макушке хохолок. Ну просто волосы так уложены — на затылке в узел, а сверху меленькие кудряшки.
А Василий Савельич, хоть и лысый, странным образом напоминал льва. Немолодого, слегка облезлого, но все еще сильного и опасного ученого льва — в пенсне, темном жилете и сером крапчатом галстуке.
Мощный лоб, широкий подбородок, заросший до самых ушей короткой, рыжевато-седой бородой, пушистые усы, нос, тоже по-львиному расширяющийся книзу. Пенсне смешно морщило кожу на переносице — словно кто-то крепко держал доктора за нос стальными пальцами. А глаза, небольшие, очень светлые, а точнее, бледно-голубые, смотрели по-кошачьи холодно и проницательно.
Геле сделалось не по себе, но она тут же подумала — зато голос у него ничуть не львиный. К такой внешности подошел бы баритон, а у прапрадедушки был резкий тенорок.
— Что ж, приступим к осмотру? — прорычал лев, то есть сказал Василий Савельевич, и взял Гелю за руку. Проверил пульс, потом заглянул в глаза, оттянув ей нижние веки, потом спросил, не шумит ли в ушах и не кружится ли голова. Потом Геля еще битых полчаса кривлялась перед ним, как мартышка перед зеркалом, — то вращала глазами, то высовывала язык, то дотрагивалась одновременно до уха и кончика носа. До того задергал, что голова в самом деле закружилась.
Доктор Рындин заметил, что ей худо, и сразу отвязался, так что девочка могла спокойно сидеть и наблюдать за тем, как хлопочут Аглая Тихоновна и Аннушка.
Сперва они накрыли белой скатертью большой круглый стол, стоявший посреди комнаты, а затем Аннушка стала носиться взад-вперед, притаскивая то блюдо с ветчиной, то стопку тарелок — ловко, как цирковой эквилибрист.
Аглая Тихоновна же, напротив, двигалась неторопливо и спокойно, с удивительной для такого длинного и нескладного человека грацией. Геля невольно залюбовалась ею и даже устыдилась того, что, пусть и мысленно, обозвала прапрабабушку «долговязой». И никакая она не долговязая, а стройная и высокая, как фотомодель. А похожа — на птицу-жирафу!
Это давно еще, в детстве, Геля была уверена, что жирафы на самом деле птицы, и до слез спорила с каждым, кто думал иначе. Ну, не может, не может быть такое прекрасное, нежное, небывалое существо каким-то там парнокопытным! Эраська пытался сломить сопротивление сестры фактами. Говорил — у жирафа же копыта, значит, копытное! А Геля отвечала — у страуса тоже копыта, а все равно птица!
Тогда Эраська говорил — раз птица, то почему крыльев нету?
А Геля ему — у киви тоже нету, и оно птица. |