Отряд скакал по совершенно открытой местности, на которой для всадника не было никаких укрытий, и казалось, что турки вот-вот прибегнут к своей привычной тактике окружения и мелких стычек. Но после полуторачасового броска голова колонны остановилась. Вскоре поступил приказ спешиться и ждать рассвета. Рожер оценил достоинства выбранной графом позиции и почувствовал, как в нем возрождается надежда. Они оказались в небольшой впадине посреди обширной равнины, скрывавшей их от приближавшегося с востока врага. К югу от них протекал Оронт, а раскинувшееся на севере заболоченное озеро защищало левый фланг. Линия фронта составляла не больше мили в ширину, и семьсот рыцарей, разбитых на шесть отрядов, заняли ее целиком. Они ослабили подпруги, освободили лошадей от мундштуков и уселись на землю, при этом кое-кто и прилег. Здесь еще оставалось немного прошлогодней травы, высохшей и превратившейся в сено, так что коням было что пощипать, а воды хватило с избытком. Самим рыцарям приходилось хуже: жечь костры не разрешали, чтобы не тревожить врага, есть было нечего, а уснуть не давал холод. Рожер не взял с собой плаща и лежал на земле, тесно прижавшись к новому приятелю: так было теплее. Настроение у всех поднялось, потому что каждый видел преимущества занятой ими позиции, и, по привычке воинов всех времен и народов, воспрянув духом, они тут же принялись ворчать.

Арнульф жаловался на лишения.

— Начальство вполне могло выделить нам несколько слуг и поваров. Иначе зачем эта пехота? В битвах от них никакого толку, а посему обязанность у них одна-единственная: заботиться перед боем о рыцарях.

— Они бы не выдержали семимильного перехода, — объяснил Рожер. — Но я не согласен, что они бесполезны в битвах. По крайней мере, в этой стране от них есть кое-какой прок. Арбалеты их бьют дальше, чем короткие луки турецких всадников. Стоит только их немного натаскать, и они научатся отбивать атаки легкой кавалерии. Наверное, вожди просто не хотели ослаблять лагерь. Если нас разобьют, они смогут организованно отступить по равнине к порту Святого Симеона. С пехотинцами осталось достаточно пеших рыцарей, чтобы построить их в шеренги и заставить держать строй.

— Вздор, мой мальчик! — ответил Арнульф. — Я видел, как пехота пыталась отбить атаку конницы: в Нортумбрии скотты всегда сражались с нами в пешем строю. Это возможно только в том случае, если они займут хорошую позицию и не отступят с нее ни на шаг. Но турки застанут их на марше, сомнут оборону и перережут одного за другим.

— Говорят, что турок тридцать тысяч, — задумчиво протянул Рожер, — а нас всего семьсот…

— Да не беспокойтесь вы! Кто это сказал? Несколько сирийских крестьян, которые спят и видят, чтобы мы поскорее унесли отсюда ноги. Да и считать они умеют только до десяти. Если уж эта страна не может прокормить нас зимой, то откуда у них припасы, чтобы содержать такую ораву? И не наберется здесь столько воинов. Разве что из-за Тигра придут… Три тысячи — вот это другой разговор… Нет, мои опасения сильно уменьшились, когда я увидел позицию. Этот граф Тарентский — искусный воин и хорошо знает здешнюю местность.

— Так вы думаете, у нас есть шансы победить? — с надеждой спросил Рожер.

— Шансы-то есть, но вот сколько их? Однако скажу вам, что перед этим боем я чувствую себя куда увереннее, чем перед сражением в Йорке. Тогда мне грозили ослепление и отсечение мужского достоинства у позорного столба. А здесь в случае поражения нас ждет быстрая и благородная смерть. Священники твердят, что гибель в Священной войне искупает все грехи, что меня очень устраивает.

Рожер не был уверен в правоте собеседника. Насколько он знал, смерть в битве с неверными избавляла от пребывания в чистилище, но не от наказания за смертный грех. В их маленьком отряде не было священника, и в эту ночь никто не мог получить отпущение.