— Мне это не доставляет удовольствия! Это ужасно. А что же мне делать, если у меня такая слабая воля и я все время обжираюсь? Мне необходимо избавиться от лишней еды, пока я от нее еще больше не растолстела.

— Да ты совсем не толстая!

— Нет, толстая. Ужасно толстая.

— Да нет же, нет!

— Девочки, что вы там делаете? — зовет папа, распахнув кухонную дверь. — Почему вы кричите друг на друга? Войдите в дом, вы обе дрожите. Что такое? Что случилось?

Мы входим в дом. Анна начинает рассказывать. Я прошу ее отложить до другого раза. Папа пытается обратить все в шутку, но Анна требует, чтобы он ее выслушал. Она рассказывает обо мне всякие глупости, причем ужасно преувеличивает. Нет у меня никакой булимии. Три раза вызывала у себя рвоту, подумаешь, большое дело. И анорексии у меня тоже нет, хотя Анна утверждает, что и это есть.

— Эта штука бывает у худых, которые на диете, — говорит Моголь. — А Элли не худая, она толстая!

— Вот видите! — И я начинаю плакать.

Анна говорит, что Моголь не то имел в виду. Моголь настаивает, что именно то. Анна велит Моголю замолчать. Моголь кричит, что это нечестно. Теперь уже он начинает плакать. Папа говорит, что все это просто смешно, что сегодня Рождество, он купил новый телевизор, а никто его не смотрит, и зачем Анне нужно было затеять этот глупый скандал. Анна говорит, что она до смерти беспокоится за меня, что папа — плохой отец, что ей уже надоело переживать из-за меня, и тоже начинает плакать. Папа говорит, что мы все расстраиваемся по пустякам — конечно же, у Элли нет ни булимии, ни анорексии, и она не толстая, и вообще не о чем беспокоиться, давайте прекратим всю эту ерунду и постараемся все-таки отпраздновать Рождество.

И мы стараемся.

Господи, спасибо Тебе за телевизор! Идет хороший фильм, и, пошмыгав некоторое время носом и обиженно повздыхав, мы все увлекаемся. Мы почти начинаем снова играть в Счастливое Семейство — но тут наступает время чая.

Я не смею снова начать есть — боюсь, что не смогу остановиться. Так что я просто тихо сижу, пью чай "Эрл Грей" с лимоном, никому не мешаю.

— Элли! Ты ничего не ешь, — говорит Анна.

— Меня еще немножко тошнит.

— Не начинай все сначала!

— Нет, правда.

— Возьми этого вкусненького рождественского торта. Смотри, какая глазурь, — уговаривает папа, как будто я не старше Моголя.

— Не надо мне никакого торта, спасибо, — говорю я, хотя от густого фруктового запаха рот мгновенно наполняется слюной. Я особенно люблю глазурь, как она чудесно похрустывает на зубах, а потом по языку растекается сладость с неповторимым миндальным привкусом.

— Если у тебя действительно нет аппетита, может, возьмешь тонюсенький ломтичек? — говорит папа.

Я могла бы съесть толстенный ломоть. Два. Весь торт могла бы съесть в один присест, господи боже!

— Мне правда не хочется.

Анна вздыхает.

— Ладно, не ешь торт. Но у тебя сейчас в животе абсолютная пустота. Тебе обязательно нужно что-нибудь съесть. Кусочек хлеба с маслом, свежих фруктов и лепесточек сыра.

Она красиво раскладывает на тарелочке тоненький кусочек хлеба, яблоко, несколько зеленых виноградинок и ломтик сыра бри.

— Почти без калорий, полезно и питательно, — говорит она.

Соблазн велик, но после своего срыва за обедом я не решаюсь есть. Начну, а потом не смогу остановиться. Возьму еще кусок хлеба, потом еще, добавлю фруктов, прикончу бри, возьмусь за стилтонский сыр…

— Нет, спасибо, — сдержанно отвечаю я, отодвигая от себя тарелку.