Татьяна Ивановна была побойчее сестры и брата. И уж совсем она не понимала, как можно так убиваться. Из-за чего? Девиц на свете много, это во-первых. А во-вторых, если батюшка запрещает нынче, то завтра, если умно действовать, глядишь — разрешит. Хотя сейчас она была полностью на стороне отца. Не позволять Дмитрию жениться. Да на ком? На девице, которую они знают лишь понаслышке. А то, что знают — все нехорошо!

Наконец, семейная буря несколько улеглась. Дмитрий уснул, Ольга и матушка успокоились, и все они вышли в гостиную. В гостиной сидел Иван Михайлович, и лицо его не предвещало ничего хорошего. Под его молчаливым взглядом все вновь расселись вокруг.

— Стало быть, он уснул? — спросил старик. — Что же, не отказался он от своих мыслей?

— Не знаю, батюшка, — проговорила Марья Федоровна. — Не знаю…

— Так… Тревожить его нынче больше не станем. Завтра я первый буду с ним говорить. Объясню ему все, авось одумается. А после того надобно будет ему написать письмо к родне этой девицы, а также на службе испросить отпуск. Поедет домой, там побудет и придет в себя. И невесту ему сыщем. И то сказать, что-то мы припозднились. Ему уж двадцать семь лет — давно пора семьей обзавестись. Вот вся дурь из головы и выйдет…

На другой день Иван Михайлович первым вошел в комнату сына. Они долго говорили, и никто не смел подслушать этого разговора. И хотя разговор отца и сына длился около часа, но уже сразу было понятно, чья сторона возьмет верх. Конечно, Иван Михайлович убедил сына. Да тот и не имел сил сопротивляться. Как только поднял Дмитрий глаза на отца, сразу понял, что не сможет поспорить с ним. Он лишь молча слушал, что говорил ему старик и также молча кивал головою. Когда Иван Михайлович потребовал от сына написать письмо к родственникам Александры Егоровны, тот было сказал, что это будет дурно, что надобно ему самому ехать объясняться! Но старик тут же оборвал его, сказав, что и такой-то чести мало достойна девица, давшая свое согласие молодому человеку и, не убедившись прежде, в согласии его родителей.

Иван Михайлович твердо решил не отпускать сына ни на шаг со своих глаз. Тут же при нем Дмитрий Иванович сел за письмо к Викентию Дмитриевичу. Отец посоветовал направить письмо именно дяде Александры Егоровны, а не ее матери. Приличнее было вести разговор и переписку с себе равным. Тут же было составлено прошение на службу об отпуске на полгода для поправки здоровья и отдан приказ слугам собираться. Решено было, что только будет получено разрешение от начальства — тут же всему семейству ехать в свое поместье обратно, подальше от столицы.

Сердце Дмитрия было отчего-то почти спокойно. Будто все было решено за него, и он с этим примирился и даже был почти рад. Он уже не мог сам ни чувствовать, ни чего-либо желать, когда злополучное письмо было отправлено. К этому моменту он полностью отдался на волю отца. Не пройдет и двух дней, как он уже выедет из столицы, вне зависимости от начальственного соизволения, и Дмитрий не сомневался, что его судьба уже решена отцом. Он также не сомневался и в том, что поступит, как ему велят, и рано или поздно будет все же спокоен и почти счастлив, как сулил ему отец. Счастлив тем счастьем, каким бывает счастлив безвольный человек в полном непротивлении людям и обстоятельствам, имеющим над ним власть. Мысль о Саше — о том, каково ей будет при полученном известии, уже не так сильно тревожила его, как несколькими часами ранее.

Дмитрий верил, что она так же, как и он, подчинится обстоятельствам и обо всем скоро забудет. Сорванные цветы недолго бывают счастливы в вазе, а птицы и в клетках поют — жизнь и тех и других окончена, но они еще продолжают существовать по какой-то инерции в своем полусмертном бытии.

Когда Викентий Дмитриевич получил письмо от Багряницкого, тот уже выехал из Петербурга в свое поместье.