– И прихождаху сыны Божий ко женам земным!..

    «Пора», – решил паренек и воровато огляделся по сторонам.

    Прихожане самозабвенно крестились. Иные бабы всхлипывали, расчувствовавшись, – а на проповеди батюшка был мастак. Истинно Иоанн Золотоустый, как часто твердила супругу попадья.

    А это что за ферт?

    Длинная сухая фигура, одетая в дорогой, но уже какой-то вылинявший камзол. На голове нелепый «рогатый» парик из трех рядов завитых и напудренных локонов. В руках треугольная шляпа с перьями.

    Видно, что из благородных.

    Что-то раньше его здесь Ваня не примечал. Наверное, путник. Решил зайти, помолиться с дороги.

    Ух, и глазищи же у него! Прям до сердцов пробирают. Точно у коршуна, облюбовавшего добычу. И нос с птичьим клювом схож, такой же крючковатый.

    Ваня бочком-бочком спрятался за столб и оттуда вновь посмотрел на ферта. Не следит ли?

    Нет. Крестится, глядя на иконостас и позевывая.

    Теперь уж точно пора.

    Приоткрыл полу зипуна. Оттуда показалась и уставилась в мир святых, праведных и грешных петушиная голова.

    Ваня давно замыслил принести в церковь кочета. Слышал не единожды, как отец Семен говорил маменьке: «Хоть бы кто додумался пустить нам красного петуха. Авось тогда миряне бы расщедрились да соорудили белокаменную церковь заместо этих дров».

    Вот парнишка и удумал услужить батюшке.

    Сегодня, улучив минутку, когда за ним никто не присматривал, изловил птицу и сунул себе за пазуху, где кочеток и сидел, одуревший от испуга и духоты.

    Сейчас, почувствовав себя на свободе, петух осмелел и, выждав, когда руки мальчика окончательно разжались, спрыгнул на пол. Нахохлившись, будто мужик с перепою, глупая птица двинулась прямо на блестящую иерейскую ризу.

    Вокруг послышался ропот и охи.

    Длинный старик в парике с интересом следил за кочетом, не забывая при этом набожно класть мелкие кресты.

    Отец Семен продолжал свой праведный труд:

    – Вонмем!

    Петух, будучи по природе своей самым что ни на есть безбожником, меж тем вплотную приблизился к слуге Господню, распластал крылья и, высоко подпрыгнув, приложился клювом к пышному заду священнослужителя.

    Отец Семен от неожиданности присел и повернул к прихожанам перепуганное лицо. В народе, сколько позволяло приличие, раздались смешки. Ваня тоже не удержался и громко прыснул.

    Чья-то рука, пребольно схватив за ухо, выволокла мальчика из храма на свет божий.

    – Ты что ж это делаешь, охальник? – раздался над головой скрипучий старческий голос.

    Паренек вырвался из клешней. Потирая пылающее огнем ухо, поднял голову.

    Ферт! Вот привязался же.

    Старик смотрел на озорника. В желтых, выцветших, как и его камзол, глазах не было гнева или осуждения. Одно любопытство.

    – И сачем ты это сделал? – поинтересовался.

    С чего бы это я должен ему все выкладывать, подумалось малышу. Однако какая-то непонятная сила заставила тут же поведать вопрошавшему, отчего да почему он совершил озорство.