— Вы что же себе думаете? — раздраженно начала она. — Или вы себе думаете, что я Йосю пять раз для вашего удовольствия спать буду ложить?

Последнее слово Сима сказала с ударением на букве «о», а всю фразу произнесла с анекдотично-гротесковым местечковым выговором. Мне, человеку неподготовленному, было странно слышать построение фраз, будто заимствованное из рассказов Бабеля. Н-да, выбор Макса интриговал меня все больше и больше.

— Один раз поклала, — продолжала голосом тети Сони в исполнении Клары Новиковой жена Максима, — она как заорет. Ребенок проснулся — на то он и ребенок. Я его снова поклала. Таки она опять орет!

Сделав брезгливое лицо, Виолетта Петровна слушала пламенный монолог рассерженной мамаши малолетнего Йоси. Дослушав до конца, величественно махнула рукой и с царственными нотками в голосе молвила:

— Поди прочь, халдейская женщина.

Покосилась на Ивана Аркадьевича, который, поставив опустевшую посуду из-под пива под стол, тянулся к лафитничку с мутной жидкостью, и, чтобы усилить впечатление, добавила:

— Бескультурная халда vulgaris…

От этих слов беременная жена Макса зарделась как маков цвет, подпрыгнула на месте, уперла руки в бока, прищурилась и издала звук, похожий на тот, который делает шарик, из которого выпускают воздух.

— Пс-с-с! — сказала Сима. — И кто мне будет говорить за культуру?

Она оглянулась по сторонам в поисках поддержки, но никого, кроме меня, незнакомой тетки, не увидев, стала апеллировать к своему покинутому стулу. Вытянула руку в сторону Виолетты и, не сводя глаз с брезентового сиденья, возмущенно ему пожаловалась:

— Она мне будет говорить за культуру! Она. Мне. Да у меня дед Наум, известный грубиян, был биндюжником в одесском порту, таки он отдыхал с томиком Гомера в руках…

На шум выбежала Галка и, приговаривая: «Пойдем, пойдем, тебе нельзя волноваться», увела Симу дальше сидеть на складном стуле. А мне махнула рукой и заговорщицки прошептала:

— Заходи, кофейку попьем…

Интересно, интересно… Что это за дружеский тандем Виолетта Петровна — Иван Аркадьевич? Может, филологиня вновь намылилась замуж, а в избранники себе наметила бывшего музыканта? Ломая над этим вопросом голову, я вернулась в дом и приструнила Джейку, которая лезла на стол за сахаром. Колли уже опрокинула сахарницу и теперь с наслаждением слизывала с клеенки сладкие крупки. Я попросила Вадима не слишком шуметь газонокосилкой и обязательно заставить Янку съесть пару сосисок, когда она вернется с речки, а сама взяла кекс и отправилась в гости к Галке.

И сразу же столкнулась с еще одним членом нашего «шанхайского» сообщества. Между моей и Вадькиной машинами, что одна за другой стояли у забора, ходил старый стукач Валентин Кузьмич и принюхивался.

Кузьмича в поселке не любили. Сухонький старичок с морщинистым, как у доброй старушки, лицом и острыми, пытливыми глазками постоянно строчил на всех жалобы председателю садоводческого товарищества Гулеву, а также без устали слал доносы в местное отделение милиции, жалуясь по поводу и без повода. Вот и сейчас Валентин Кузьмич остановился рядом с моей многострадальной «Ауди» и с подозрением косился на открытый багажник.

— Я извиняюсь, — по обыкновению вкрадчиво начал он, играя морщинками, — вот я смотрю — у вас машина.

Отпираться было бесполезно, и я согласилась с этим наблюдением.

— А позвольте вас спросить, — продолжал въедливый старикан, перегоняя волну морщин со лба к подбородку, — почему от нее исходит такое зловоние?

Почему исходит? Да потому, что в ней вчера разбились три пол-литровые банки с растворителем, вот почему.