А старик властно велел:

– Уходите.

И повернулся к ним спиной.

– Но подождите, отец Стелиос! – потерянно воскликнул Димитрис.

Однако тот даже не шевельнулся. А страшный пес Джек вскинул голову и предупреждающе зарычал. Оставалось лишь уйти.

…И пока оба возвращались по влажному прибрежному песку в Хору, никто из них не проронил ни слова. Только на самом пороге дома девушка удержала Димитриса за рукав и жалобно спросила:

– Ну скажи мне. Пожалуйста. Кто такой Стелиос? Шарлатан? Сумасшедший? Преступник? Чем он занимается? И почему он живет один, в заброшенной деревне?

Парень глубоко вздохнул и ответил:

– Может быть, Стелиос действительно сумасшедший. Но только он еще никогда не ошибался.

Печально взглянул ей в глаза и добавил:

– Я теперь буду молиться, чтобы ты никогда не вспомнила своего прошлого.

– Но почему? – вскричала она.

Димитрис же со стариковской мудростью произнес:

– Потому что, когда ты его вспомнишь, я тебе стану не нужен.

Они с Димитрисом вставали и выходили из его дома на горе еще затемно. Спускались вниз, в бухту – пятьсот восемьдесят ступеней, однажды подсчитала она – под посвист ветра, который с каждым днем становился все более злым и холодным. Чтобы она не мерзла, парень отдал ей свой старый свитер. Димитрис вообще был очень добр к ней, и это ее не очень-то радовало.

В нижнем городе юноша шел на свою работу – в прокат машин и мопедов, а она на свою, в таверну на пляже. С утра посетителей было мало, лишь изредка туристы, ночевавшие на яхтах, добредали до заведения. Но заказывали они обычно только кофе. А девушка готовилась к вечернему наплыву – чистила свежую рыбу и осьминогов, ранним утром купленных хозяином на стоянке рыбацких баркасов. Потом принималась мыть посуду. Работа, конечно, ужасная. Единственный плюс – можно выполнять ее автоматически, а самой по ходу дела думать, размышлять, пытаться вспомнить… Вот только ничего нового в голове ее так и не всплывало, кроме тех образов, что явились в первый же день: гигантский пароход с затененными стеклами кают. И еще: необитаемый остров с косо сидящим на нем вертолетом. И ничего больше. Да, наверно, она русская, но кем была в своей стране? Где жила? Чем занималась?.. Посуду не мыла – это точно. Но какая у нее в действительности профессия? Может быть, правду говорил старик Стелиос про автографы, софиты, вспышки? Что она была моделью или актрисой? И про мальчика в яблоневом саду?

Неотвязные и безответные мысли о прошлом точили ее, тревожили, мучили. И эта полная беспомощность иногда просто начинала ее бесить. (Ей уже удалось – не вспомнить, но почувствовать, что в предыдущей, забытой своей жизни она приходила в ярость довольно легко.)

А в долгий, трехчасовой обеденный перерыв девушка обязательно шла в марину – яхтенный порт. Там швартовались прибывшие на остров новые яхты. Она вслушивалась в речь путешественников, пыталась увидеть знакомые лица, уловить родные голоса. Но нет – яхтсмены говорили либо на знакомых, но чужих языках – английском, французском, либо на совсем непонятных. Однажды на пирсе в ее мозгу возникло воспоминание: «Я, как Ассоль, жду шхуны с алыми парусами».

Но кто такая эта Ассоль? И почему она ждала краснопарусный корабль? Кажется, это просто какая-то книга. Романтический – и несбыточный – образ.

Вечером в таверну, где она трудилась, приходил Димитрис. Он о чем-то коротко говорил с хозяином, и после толковища тот вручал ей, с неизменным вздохом, ее ежедневный гонорар – пятнадцать евро. Потом для них двоих накрывали бумажной скатертью стол у воды. Расплачивался за ужин непременно Димитрис, он и слышать не хотел, чтобы заплатила девушка, – и это стало еще одной проблемой.