|
Для начала, в мире вообще не осталось настоящих мужчин, это вам любая женщина скажет. А уж называть бледную курносую коротышку красави-цей и вовсе глупо. Впрочем, не буду прибедняться, в редкие моменты я и впрямь неплохо выгляжу. У меня приятное лицо, широко посаженные зеленые глаза и несколько веснушек на носу. А еще изящ-ный маленький рот, которым не может похвастаться никто в нашей семье. Но уж поверьте мне на слово, я далеко не супермодель. – Значит, вот как ты поступил, когда разругался с мамой в тот раз в Ползите? Плюнул на все и стал встречаться с другими девушками? – не могу я удержаться. Папа вздыхает и переглядывается с мамой. – Нам вообще не следовало рассказывать ей об этом, – бормочет мама, потирая бровь. – Нам не стоило никогда даже упоминать об этом. – Потому что если бы он так поступил, – продолжаю я безжалостно, – вы бы никогда не стали снова встречаться, правда ведь? Папа никогда бы не назвал себя смычком твоей скрипки, и вы бы не поженились. Фраза о смычке и скрипке стала притчей во языцех. Я слышала эту историю уйму раз. Папа приехал на велосипеде домой к маме, он был мокрый от пота, а она от слез, и они помирились, забыв про ссору, и бабушка угостила их чаем с песочным печеньем. Понятия не имею, какое отношение к примирению имеет песочное печенье, но оно важный элемент легенды. – Лара, ты же понимаешь, – вздыхает мама, – это совсем другое дело. Мы встречались три года, мы были помолвлены… – Никто и не спорит! Конечно, это совсем другая история. Но и ты признай, что люди ино-гда возвращаются друг к другу. Это случается. Мама молчит. – Ты всегда была слишком романтичной… – вступает папа. – Ничего подобного! – взрываюсь я, будто мне нанесли смертельное оскорбление. Уставившись в ковер, я ковыряю босой ногой ворс, но краем глаза наблюдаю, как мама с папой беззвучно препираются, чей черед подавать реплику. Мама качает головой и тычет паль-цем в папу, мол, «твоя очередь». – Когда ты расстаешься с кем-то, – торопливо говорит папа, – то проще всего смотреть на-зад и думать, как прекрасна была бы жизнь, если бы вы воссоединились. Но… Сейчас он скажет, что жизнь – это эскалатор. Надо оборвать его побыстрее. – Папочка. Послушай. Пожалуйста. – Каким-то чудом я произношу это очень спокойно. – Вы все неправильно поняли. Я не собираюсь мириться с Джошем. – Тут я всячески пытаюсь изобразить, какая это идиотская идея. – Я посылала ему эсэмэски не поэтому. Просто мне хоте-лось расставить все по своим местам. Ведь он порвал со мной без предупреждения, без разго-вора, без объяснений. Что же мне, мучиться неизвестностью? Это как… детектив без последней страницы. Все равно что дочитать Агату Кристи и не узнать, кто убийца! Надеюсь, теперь они поймут. – Я понял, – говорит папа, подумав. – Это все фрустрация… – Ничего ты не понял! Меня интересовало, почему Джош так поступил. Я просто хотела все обсудить. Мы же могли пообщаться как два цивилизованных человека. «И тогда он бы вернулся ко мне, – проносится у меня в голове. – Потому что я знаю: Джош все еще любит меня, даже если никто в это не верит». Но нет никакого смысла убеждать в этом моих родителей. Они все равно никогда не пой-мут. Откуда им знать? Они же понятия не имеют, какой отличной мы были парой, как прекрасно дополняли друг друга. Они не понимают, что Джош просто запаниковал, поторопился, принял неудачное решение, навоображал себе черт знает что, и если бы я просто могла поговорить с ним, все бы наладилось и мы бы снова были вместе. Иногда мне кажется, что я на целую голову впереди своих родителей. Так, наверное, чувствовал себя Эйнштейн, которому друзья твердили: «Вселенная устроена просто, Альберт, уж поверь нам», а он про себя думал: «Я знаю, что все относительно. |
