|
Сэди едва заметно кивает. Интересно, как он выглядел? Какой-нибудь щеголь двадцатых годов в канотье. С маленькими усиками. – Неужели твои родители вас застукали? Когда вы… пытались «поймать и оседлать»? – Вот еще, – невольно смеется она. – Тогда что случилось? Надо же, Сэди и впрямь была влюблена. А еще удивляется, что я хочу вернуть Джоша! – Они нашли его наброски. Он был художником. И рисовал меня. А они страшно разозлились. – Но что такого в рисунках? – недоумеваю я. – Напротив, надо радоваться. – Он рисовал меня обнаженной. – Голой? Я потрясена. Ну и Сэди! Я бы никогда не стала позировать голой. Да ни за что! Разве только он затемнил бы интимные места. Ну, заретушировал. Или что там делают художники? – Не совсем, я была задрапирована. Но родители все равно… В общем, это был не самый лучший день в моей жизни. Я тихонько прыскаю в ладонь. Это вовсе не смешно, но не могу сдержаться. – Так они увидели тебя… Твои… – Дело кончилось истерикой, – хмыкает она. – В общем, даже забавно, хотя и печально. Его родители тоже чертовски рассердились. Он готовился стать юристом, хотя какой из него юрист? Это же хаос, а не человек. Ему бы рисовать ночами напролет, пить вино, курить дешевые папиросы и гасить окурки о палитру. Да и я была не лучше. Торчала у него в мастерской сутками. Точнее, в сарае у его родителей. Я звала его Винсентом в честь Ван Гога. А он меня Мейбл. – Почему Мейбл? – удивляюсь я. – Их служанку звали Мейбл. Я как-то сказала, что никогда не слышала более ужасного и уродливого имени и надо бы заставить ее выбрать другое, получше. Так он сразу стал звать меня Мейбл. Вот такой премерзкий тип. Тон у нее шутливый, но глаза грустные. – Ты его… – начинаю я и замолкаю, смущенная. – Я хотела спросить, ты его очень любила? Сэди погружена в свои мысли. – Когда все засыпали, я открывала окно и спускалась по плющу, – говорит она мечтательно. – После того как нас застукали, все изменилось. Его отослали во Францию к дядюшке «на исправление». Как будто это могло отвадить его от живописи. – Как его звали? – Стивен Неттлтон, – с трудом выдыхает Сэди. – Я не произносила это имя вслух… семьдесят лет. Семьдесят лет. – И что было потом? – Мы больше никогда не виделись, никогда. – Но почему? – ужасаюсь я. – Ты не писала ему? – Писала, – иронично улыбается она. – Отправляла письмо за письмом. Но ни разу не получила ответа. Родители обзывали меня «наивной маленькой дурочкой». Они утверждали, что он воспользовался моей невинностью. Сначала я не верила им и ненавидела их за эти слова. Но потом… – Она резко вскидывает подбородок, давая понять, что не нуждается в сочувствии. – Ты повторяешь мои ошибки. «Он меня любит! Я знаю, я знаю!» – передразнивает она. – «Он мне напишет! Он вернется ко мне. Он любит меня». Представляешь, каково мне было, когда они оказались правы? Повисает молчание. – И чем же все кончилось? – неуверенно спрашиваю я. – Разумеется, я вышла замуж. Отец Стивена венчал нас. Он был нашим викарием. Наверняка его сынок знал, но даже открытку не прислал. Она замолкает, я тоже молчу. Итак, она вышла замуж за господина в жилетке исключительно от отчаяния. Вот черт. Ужасно. Конечно, такой брак был обречен. Я очень расстроена. Лучше бы не расспрашивала. Что толку от печальных воспоминаний? Я-то рассчитывала услышать забавную историю про сексуальные ретропохождения. – Может, стоило поехать за Стивеном во Францию? – А как же гордость? – Она многозначительно глядит на меня, и я едва не заявляю, что мне, по крайней мере, удалось вернуть бойфренда. |
