Я посмотрел назад на груду мусора, когда-то считавшуюся викторианским домом Анны. Земля возле круга выглядела намного темнее, чем остальная, а ветра, кружившиеся здесь, образовывая вихри, наметали песок, формируясь в пустынные дюны. Место, где я приземлился, находилось в десяти футах от того, где сейчас я сидел.

- Вы видели двери? – громко спрашиваю я. – Врата?

Томас потрясенно смотрит на меня. На дрожащих ногах он ходил вокруг того, что осталось от круга, поднимая разбросанные вещи: бубен, куриную ножку, декоративный атаме.

- О чем ты говоришь? – оба спрашивают они.

Кажется, мои мозги превратились в яичницу, а спина, должно быть, вся в синяках, и похожая на батут для гиппопотама, но я отчетливо помню все, что со мной произошло. Я помню, что сказала Анна, и как она выглядела.

- Я говорю о вратах, - снова продолжаю я. – Достаточно большие, чтобы пройти сквозь них. Я говорю о том, чтобы открыть их и вернуть ее назад.

Я слушал несколько минут, пока они брюзжали слюной и утверждали, что это невозможно. Что-то типа «не для того мы затевали провести этот ритуал». Затем доказывают, что таким образом я собираюсь покончить с собой. Возможно, они правы. Скорее всего, это так. Но это не имеет значения.

- Послушайте меня, - осторожно начинаю я, очищая джинсы и опуская атаме в ножны. – Анна не может там больше оставаться.

- Кас, - говорит Кармел, - никуда от этого не денешься. Это сумасшествие.

- Ты видела ее, не так ли? – спрашиваю я, и они обмениваются виноватыми взглядами.

- Кас, ты же рассчитывал на такой исход. Она, - глотает Кармел, - много людей убила.

Когда я поворачиваюсь к ней, Томас на полшага втискивается между нами.

- Но она спасла нас, - возражает он Кармел.

- Я знаю, - отвечает та.

- Они там вдвоем. Чародей тоже. Ублюдок, который убил моего отца. Я не позволю ему вечность кормиться ею.

Я с такой силой сжимаю рукоятку атаме, что хрустят костяшки пальцев.

– Я пройду через врата и засуну ему это так глубоко в глотку, чтобы он подавился.

Когда я произношу последние слова, они оба переводят дыхание. Я смотрю на них, избытых и потрепанных, как пара старых ботинок. Но они смелые; надо отдать должное, они были намного храбрее, чем я от них ожидал.

- Если мне придется в одиночку с этим справляться, то я пойму. Но я все равно вытащу ее оттуда.

Когда я уже на полпути к машине, начинают сыпаться аргументы. Я слышу фразы типа «суицидная миссия» и «обреченные поиски», оба принадлежащие Кармел. Затем я отъезжаю настолько далеко, что перестаю слышать их голоса.

Правду говорят, что чем больше знаешь, тем меньше понимаешь. Мне есть к чему стремиться: больше знать, изучать и делать. И вот сейчас я знаю, что Анна в аду. Нужно обязательно найти способ вытащить ее оттуда. Сидя за столом на кухне, я тыкаю вилкой в грибной омлет, приготовленный матерью, что вызывает такое ощущение, словно меня зарядили в пушку. Еще так много нужно сделать. Так какого хрена я здесь делаю, накалывая сырный яйцевой мешок?

- Тост хочешь?

- Не очень.

- Что с тобой? – мама садится в банном халате, потертом по краям.

Прошлой ночью к ее волосам опять добавилось немного седины, когда я пришел с ушибленным черепом. Она бодрствовала все время, пока я спал, и будила меня каждые полтора часа, что убедиться, что у меня нет сотрясения мозга и я не умер. Прошлой ночью она не задавала вопросы. Кажется, увидев меня живым, она вздохнула с облегчением, и, возможно, часть ее не хотела все знать.

- Бубен нас не подвел, - тихо сообщаю. – Я видел Анну. Она в аду.

Моргая, ее глаза загораются и тухнут.

- В аду? – переспрашивает она. – С огнем и серой? Мелкий красноватый парень с большущими вилами и заостренным хвостом?

- Тебе смешно?

- Конечно же, нет, - отвечает она.