– Меня это просто не волнует.

– Именно! Так что, продолжим?

Следующая медленная часть получилась у нас менее удачно, главным образом потому, что в отсутствие Пенни мое освободившееся внимание сосредоточилось на мысли об услуге и на том, соглашаться мне или отказать. Любопытство, как водится, подсказывало положительный ответ. Активней всего протестовало во мне предчувствие невыносимости этого совместного вечера. Сегодняшнее поведение Пенни усиливало это ощущение. За меня решило появление Китти в момент нашего приближения к финалу. Нет!

Китти так восхитительно старалась нас не сбить, не потревожить наше музицирование – сжав губы, прикрыв в упоенности музыкой глаза, она достала шкатулку, открыла ее, вынула шитье, развернула и принялась за работу, – что нам с Роем стоило немалого труда не превратить финальные такты в сплошную кашу. Закончили мы более или менее одновременно. Китти свернула свое шитье и захлопала нам, по-детски сложив ладошки вместе, а не скрестив под прямым углом.

– Как жалко, что я поздно пришла и не слыхала с самого начала! – произнесла она томно, демонстрируя весь драматизм несбывшихся желаний.

– Что-что? – Рой приложил руку к уху, то ли не расслышав, то ли распознав ее тактику с томностью в голосе.

– Говорю, жалко, что поздно пришла и не слыхала с самого начала! – рявкнула Китти, уже не заботясь о качестве звучания.

– Ну, спасибо!

Рой спрятал в футляр свой страдивариус. Китти, шея у которой сделалась как бы длиннее, чем мгновение назад, снова развернула свое шитье. Я поднялся и окинул взглядом гостиную: высококлассный проигрыватель, сервант красного дерева с мраморным верхом, едва проглядывавшим средь частокола бутылок, пара гигантских, фантастического вида лилий, несколько жирных фарфоровых котов, дешевые портретики в рамочках с ликами Че Гевары и Хо Ши Мина, нагая совокупляющаяся парочка и прочие характерные атрибуты времени.

Китти за моей спиной произнесла (вполне явственно):

– Скажи, милый, ты говорил с Эшли насчет ванной?

– Насчет чего? – переспросил Рой.

– Я спросила, говорил ли ты с Эшли.

– Это я понял! О чем, я имею в виду. Об «говорил» я слышал.

– Насчет ван-ной…

– Так что насчет ванной?

– Милый… – Китти говорила так вяло, что, казалось, вот-вот начнет клевать носом. – Не поговоришь ли ты с Эшли об этом?

– Да слышал я, слышал! Надо поговорить с ним о ванной! Но что, собственно? Черт побери… о чем именно в связи с ванной ты хочешь, чтоб я с ним поговорил?

– Ну же, милый! Чтоб он не писал в ванной. Вот о чем я прошу тебя с ним поговорить. Если ты не против.

Рой издал рык наподобие волчьего, выражая этим запоздалое понимание:

– Ах вот оно что! Ты хочешь, чтоб я поговорил с Эшли о том, что он писает в ванной!

– Именно так! – произнесла Китти голосом, вобравшим в себя все: и сморщившийся от напряжения лоб, и подернутый слезой взор и натянувшуюся на скулах кожу.

Наступила пауза; Рой так долго кивал, что меня впервые в жизни охватило смятение: неужто человек, сумевший прослушать всю от начала и до конца Восьмую симфонию Брукнера, не сможет в данном случае найтись, чтобы хоть что-нибудь сказать. Наконец Роя прорвало:

– Ну и что?

– Как что? Скажи ему, чтоб не писал!

– Уже говорил, он продолжает.

– Используй свой авторитет!

– О чем ты? Какой авторитет? Мы ведь условились, что не будем его наказывать, обратного пути нет. Я даже представить себе такое не могу! Нет, в самом деле, что я ему скажу? Это не риторический вопрос, уверяю тебя.