Дав себе не слишком пылкую клятву откопать дешевый справочник популярной психологии, который, я был почти уверен, до сих пор валяется где-то в ящике буфета в моей квартире, и при первой же возможности зашвырнуть его в Риджент-канал, я хотел было попристальней взглянуть на Пенни, что, однако, пришлось на неопределенное время отложить, поскольку Гилберт с лихостью гонщика международного класса, обходящего рытвины, рванул с места стоянки, и меня швырнуло затылком на спинку сиденья. Этим все не кончилось, так как Гилберт тут же произвел крутой вираж и меня с силой вдавило в дверцу с моей стороны, а Пенни кинуло в распластанном виде ко мне на колени, чему я был очень рад.

– Полегче, Гилберт! – с сочной интонацией произнес Рой.

– Вот те на! Стараешься, а вместо благодарности…

В его словах я уловил некий протест, и, если задуматься, не столь уж безосновательный. Но на подобные размышления времени не было. Не успел я поддержать Пенни, как она уже приняла вертикальное положение и поправила шляпу на голове. На ней была малинового цвета юбка – сварганенная, видимо, из старой занавески, и такая широкая, что под нею вполне могло поместиться еще пары три-четыре ног, – алые ажурные перчатки выше локтя и замшевый жакетик с глубоким вырезом, из которого куполами страусовых яиц выступали ее груди. Пенни взглянула на мети, и мне открылись ее глаза, ее кожа.

– Ваш лоб как будто получше, – произнесла она.

– Да, спасибо! Быстро зажило.

– Небольшой след остался, но, я надеюсь, скоро исчезнет. Кстати сказать, он еле заметен. Я заметила только потому, что знаю, куда смотреть.

– Да, уже все в порядке!

– Простите, что была с вами тогда груба. Меня одна вещь очень расстроила, а когда меня что-нибудь расстраивает, я делаюсь грубой.

– Ах так!

– Словом, простите.

– Не стоит!

Моим глазам не слишком хотелось от нее отрываться, но я перевел взгляд и заставил себя смотреть в окно. Может, это – одна из форм ее дурацкого протеста против такой ничтожно-благопристойной атмосферы в машине? Или я вовлечен в одну из полных скрытого сарказма игр в искренность, когда некая А, наращивая обороты своей искренности, доводит некого Б до такого состояния, что он либо оказывается идиотом, позволившим так долго водить себя за нос, либо хамом, грубо обрывающим ее козни. Против этих домыслов говорил тот факт, что игра хороша, если есть зрители, а Пенни говорила, понизив голос, хотя вполне могла бы говорить громче, чтобы перекричать рев мотора, производимого автомобилем, который Гилберт запустил как стрелу в сторону Пиккадилли-серкус. Может, Пенни в самом деле извинялась? Но вот, так же тихо и так же пристально глядя на меня, она спросила:

– О чем вы с ним беседовали?

– Так, ни о чем особенно. О музыке.

– Он вам говорил насчет субботы? Ближайшей субботы?

– Нет. А что будет в субботу?

– Вы в этот день вечером свободны?

– Могу освободиться. – В субботу вечером мне предстоял концерт сольного пения и свидание с Вивьен; первое можно пропустить, а второе отложить. – А что?

– Он мне говорил, что собирается организовать небольшой ужин. В ресторане. Чтобы была я, вы и эта девица.

Вот она, услуга! Что ж, Гилберту нельзя вовсе отказать в интуиции, а Пенни удалось освободить Роя от того, чтобы самому сделать мне в удобный момент это предложение. Как он сможет одновременно договориться и с Гилбертом, предугадать было трудно, однако Рой всегда отличался обилием и разнообразием своих возможностей. Я спросил машинально:

– Какая девица?

– Ее зовут Сильвия.