И снова, едва переступил порог, как мне показалось, бутика, я окунулся в дикий рев. Единственная комната размером с корт для игры в сквош, при этом с низким потолком, освещалась скудным, проникавшим сквозь плотные занавески дневным светом, а также некими напоминавшими электротостеры приборами, прикрепленными к стенам на уровне человеческого роста. Благодаря им можно было выхватить взглядом из полумрака то чей-то стоячий воротничок, то поясную пряжку, то чью-то ногу, то чей-то затылок. Наверное, Рой собирался отыскивать Сильвию на ощупь или по запаху, на ощупь даже скорее всего, так как никакой дезодорант не смог бы нейтрализовать миазмы, исходившие от скопища тел. Кроме того, было нестерпимо душно. Я держался поближе к дверям, не переставая доблестно сражаться с толпой, чтобы не проглядеть, если Рой будет возвращаться назад. Время шло. Мое нынешнее состояние, стертое, но все же подобие того, в котором я оказался во время бесконечных мытарств в тот вечер оказания услуги, я воспринимал сейчас как состояние ребенка, приведенного взрослыми в музей или оказавшегося на экскурсии в огромном старом доме: ощущения скуки и неловкости сливались, образуя третье, солипсическое отчаяние, возрастающую и, по-видимому, необратимую утрату веры, будто существует еще что-то помимо окружающего меня в данный момент – чай, домашнее задание, телевизор, школа, игра в крокет, каникулы, – а то, что было, казалось не иначе как адом. Чтобы придумать себе хоть какое-то занятие, я сконцентрировался на попытке не дышать.

Из полумрака выделился Рой и с ним что-то похожее на Сильвию. Приблизясь к дверям, я увидел, как на фоне солнечного света перед Роем возникла фигура, как мне показалось, мгновенно атаковавшая его кулаками и спереди, и с боков; однако Рой выбрался на улицу, избежав увечий. Когда подошла моя очередь, оказалось, что эта процедура – обыск, проводимый со знанием дела и вполне цивильным методом. Данная мера предосторожности, сама по себе поразившая меня своей необычностью, могла бы, на мой взгляд, проводиться с большим успехом, а то и не проводиться вовсе при наличии дополнительного освещения. Но по здравом размышлении я понял, что потенциальные покупатели подобного магазина никогда бы не переступили его порога, если бы сразу отметили наличие такого препятствия, сводящего на нет их шансы что-нибудь умыкнуть.

– Хорошо бы в «Калькуттской темнице» не звучал этот поп, – сказал Рой, едва мы двинулись по тротуару.

– Да? А мне казалось, вам нравится! – заметил я.

– Если группа приличная, то да. А эта нет.

Сильвия, которую короткая черная кожаная куртка, высокие черные сапоги и широкий пояс из цепей с навешенными на него брелоками (или чем-то еще) величиной с амбарный замок делали похожей на исполнительницу роли тюремщицы в модном мюзикле пятидесятых, не проронила ни слова.

Она продолжала молчать на всем пути в ресторан, и пока мы рассаживались там, а также пока Рой отлучался на пару минут, вероятно, поменять трусы. Я огляделся. Буквально все здесь – стены, мебель, даже то, во что были одеты официантки, – отличалось поразительной оригинальностью, необычностью, чуть ли не отдавало экзотикой. Я даже не сразу как-то понял, что это ресторан, что здесь есть столы и стулья, что одни посетители заказывают напитки и всякие блюда, и им их приносят, а другие расплачиваются и получают сдачу. Как это не вяжется с Роем, подумалось мне. Может, он предпринял вылазку в обратном направлении, экспедицию в Старый Свет, как если бы белый, прижившись среди туземцев, решил наведаться в город, проверить, остались ли там еще, скажем, магазины и автобусы.

Но разговор на эту тему так и не зашел. Разговора вообще как-то не получилось. Рой спросил, о чем я сейчас пишу, и я сказал, что о симфониях Гайдна и сонатах Моцарта, а потом сказал, что Терри Болсовер хочет взять у него интервью.