Но разговор на эту тему так и не зашел. Разговора вообще как-то не получилось. Рой спросил, о чем я сейчас пишу, и я сказал, что о симфониях Гайдна и сонатах Моцарта, а потом сказал, что Терри Болсовер хочет взять у него интервью. Последнее заинтересовало Роя в большей степени, чем обе первые темы вместе взятые. Я спросил, чем занимается он, и он сказал, что собирается отказаться от заказа написать музыку к фильму о Ричарде Втором.

– Почему? – спросил я.

– Ну, видите ли, автор сценария – один тип из правых. Прославляет монархию и все такое прочее.

– А-а, понятно!

На протяжение всего этого диалога Сильвия не выдала ни единого звука, по крайней мере голосом, ибо при всяком движении она оглушительно гремела и звякала цепями, – куда до них самым изысканным браслетикам Вивьен! Официантка принесла нам горячее и удалилась нелепой походкой вразвалочку. Глядя ей вслед, Сильвия впервые за все это время произнесла:

– Почему эта идиотка так жутко двигается?

– У нее что-то с бедром, – сказал Рой. – Кажется, туберкулез. Это хозяйская дочка. Я их тут всех знаю.

Сильвия продолжала с полным ртом, жуя спагетти:

– Так почему же хозяин ничего не сделает?

– Он делает, только, очевидно, в подобной ситуации не так-то много можно сделать.

– Из этой конюшни, должно быть, кучу денег выколачивает. Это же видно, лет десять на ремонт ни пенса не потратил. – Она жевала и глотала, как во время конкурса «Кто быстрее всех съест»; возможно, соседке по квартире не пришлось накормить ее завтраком. – Почему бы ему не отложить чуть-чуть на лечение дочкиного бедра или что там у нее?

– Он уже выложил все, что у него было, на несколько операций здесь, в Швейцарии и в Америке, – как бы походя заметил Рой, – и до сих пор еще не расплатился с долгом.

Это могло бы, казалось, закрыть тему, однако Сильвия так не считала. Она пожевала еще некоторое время и сказала:

– Значит, на этом увял? Что же, не хватило мозгов поискать где-нибудь нормального врача? Скорее всего, и не пытался. Так, слегка посорил деньжонками для успокоения совести.

Это был чистейший нравственный вандализм в своей вполне зрелой форме, тот самый, который в иных сферах может воплощаться в виде зверского избиения старушек, если кругом никто зверски не избивает старушек, или стрелять в тушащего пожар пожарного, если никто не стреляет в тушащего пожар пожарного. И это еще не все. С еще большей очевидностью, и именно в силу удаленности от обсуждаемой темы, я осознал, почему Сильвия так привлекательна для Роя: она – наглядный воплотитель поступков, которые он сам, хоть и хочет, не смеет совершить; как бомбометатель для либерала, слишком почтенного, и трусоватого, и утонченного, и старого, и слишком пережитка капитализма, чтобы смириться с существованием бомбы. И – или.

Не произнеся больше ни слова, Сильвия поглотила спагетти, встала и удалилась. Я кинул взгляд на Роя.

– Молодая! – сказал он.

– Рой, забудем все, о чем мы спорили! Ведь это вовсе не так уж важно. Можете вести себя как оголтелый эгоист хоть всю оставшуюся жизнь, все это пустяки. Каков Рой Вандервейн как муж, отец, и любовник, и тому подобное, касается только Роя Вандервейна и очень узкого круга лиц, а лет через пятьдесят об этом никто и не вспомнит. Каков Рой Вандервейн как музыкант – касается только музыки, и это будет интересно много дольше. Ради Христа, бросьте вы это дерьмо, свои «Элевации номер девять», сосредоточьтесь на Малере. Это ваша работа. Это ваше призвание.

– По-вашему, музыка важней, чем секс? Да ну вас к богу в рай, Даггерс…

– На мой взгляд, очень даже да! По мне, лучше быть монахом, но в мире музыки, чем безотказным жеребцом, но без нее.