– Да, можно. Я и сам иногда люблю вседозволенность.

– Тогда вам нужно посетить праздник вина.

Она ела очень по-немецки, с серьезным наслаждением и неприкрытой жадностью – медленно, но поглощая абсолютно все на тарелке. Когда мне принесли эскарго, она оживилась, как котенок при виде клубка шерсти, и завороженным взглядом смотрела, как я вытаскиваю одну из раковины и кладу в рот.

– Was ist das?

– Эскарго.

Не отводя глаз, она недоуменно покачала головой.

– Улитки, Карин.

– Улитки? Schnecken? Вы шутите!

– Они очень вкусные. Вы их никогда не пробовали?

– А можно попробовать?

Я высвободил еще одну улитку из раковины и, повернув крошечную двузубую вилочку рукоятью вперед, предложил Карин. Она не стала ее брать, а взяла мою руку, перегнулась через стол и осторожно сняла губами улитку с вилочки:

– Ммм! Очень вкусно. Надо было и мне их заказать.

– Сейчас закажем.

Она снова небрежно шевельнула пальцами:

– Ach, nein. Ein anderes Mal. Главное, что мы оба съели чеснок… – И она сосредоточенно занялась мойвой.

Потом она еще дважды, кивком и улыбкой, подзывала метрдотеля. К мойве потребовался тонко нарезанный черный хлеб с маслом; а вот с венским шницелем и гарниром из четырех овощей возникли серьезные проблемы.

– Тарелка слишком маленькая, вот, видите? Все будет горкой.

– Простите, мадам, но у нас это самая большая тарелка.

– Тогда принесите мне, пожалуйста, новую тарелку, подогретую, переложите на нее шницель, а блюда с овощами оставьте на столе.

Я представил себе, что сказал бы официант, если бы я обратился к нему с такой просьбой. Метрдотель отдал распоряжение своим помощникам, исполнил все, о чем просила Карин, и через несколько минут вернулся узнать, все ли сделано, как ей угодно. С полным ртом она произнесла «wunderbar», чем несказанно обрадовала метрдотеля.

Сам я есть почти не мог. От волнения желудок скрутило, а я не отрывал от нее глаз, стараясь не упустить ни одного движения, ни единого жеста, смены выражений на лице, – так смотрят на радугу или на прыжки форели над речными перекатами. Радуга растает, форель уплывет, и придется идти домой под дождем. Взглянув на мою тарелку – почти нетронутые говяжье филе, колбаски, бекон и почки, – Карин укоризненно покачала головой:

– Алан, мужчины должны хорошо питаться.

– Честное слово, я сыт. Мне нравится шампанское. А вам?

Она опустошила свой бокал, и официант немедленно его наполнил.

– Ja, sehr. Но от него я напьюсь. Нет, не напьюсь. Как правильно? Опьянею, да? Так можно сказать?

– Вам можно. Ну-ну, не сердитесь. Это совершенно нормальное слово. Значит, мы оба опьянеем.

Когда подкатили тележку с десертами, Карин заказала яблочный штрудель. Официант отрезал ей большой кусок. Она взяла кувшинчик со сливками, щедро полила лакомство и спросила:

– У вас есть свежий виноград?

– Я узнаю, мадам. Наверняка есть.

– Карин, а что, яблочный штрудель положено есть с виноградом? Это какой-то местный обычай?

– Нет, это из-за косточек, Алан.

– Из-за косточек? Насколько мне известно, доктор Джонсон собирал апельсиновые корки, но виноградные косточки… ерунда какая-то. Что вы с ними делаете?

– Налейте мне шампанского, пожалуйста. До самого верха.

Я с радостью исполнил ее просьбу.