— Но, дорогой Кирби, теперь ведь это не имеет значения?

— Я думаю, да.

— Мой брат и я не журналисты, но конечно, вы можете побеседовать и с журналистами. Вы вправе рассказать всему миру о том, как ужасно он с вами поступил, какой черной неблагодарностью отплатил за все годы бескорыстной привязанности.

Она так хорошо все понимала, что Кирби захотелось плакать. Но нечто в ее словах вызвало в нем угрызения совести:

— Была ли она, эта привязанность, такой уж бескорыстной? Когда у тебя дядя стоит пятьдесят миллионов долларов…

— Но ты рассказал нам, что не раз убегал от него, — сказал Джозеф.

Карла убрала руку. Кирби так не хватало ее тепла.

— Однако я всегда возвращался, — признался он. — Дядюшка говорил, что нуждается во мне. Он не давал мне ни минуты покоя. Я не мог вести нормальную жизнь. Дурацкие поручения, для выполнения которых мне приходилось без конца разъезжать по всему миру. Так продолжалось целых одиннадцать лет, с тех пор как я закончил колледж. Но даже во время учебы он указывал мне, какие курсы изучать. Старик распоряжался всей моей жизнью.

— Вы рассказывали нам об этом, дорогой, — сказала Карла дрогнувшим голосом. — О годах своего героического самоотречения.

— И после всего, — возмущенно сказал Джозеф, — после всего — ни гроша!

Яркий свет восходящего солнца начал резать Кирби глаза, и он зажмурился. А когда вновь их открыл, Джозеф и Карла уже поднялись. Джозеф направился к бармену. Карла тронула Кирби за плечо.

— Пошли, дорогой. Вы сильно измучены.

Он пошел вслед за ней, не задавая вопросов, сквозь стеклянные двери, через огромный и незнакомый вестибюль. В нескольких шагах от лифта Кирби остановился. Женщина вопросительно взглянула на него. Ее лицо было столь восхитительно прекрасно, серовато зеленые глаза — огромны, влажные губы маняще приоткрыты, светлые волосы столь великолепны, — что на мгновение он позабыл, о чем хотел спросить.

— Что, дорогой? — поинтересовалась она, заметив его смущение и некоторое замешательство.

— Разве я останусь здесь?

— Джозеф думает, что так будет лучше.

— А где же он?

— Мы уже попрощались с ним, дорогой Кирби.

— Да? Разве?

— Идемте, дорогой, — с мягкой настойчивостью произнесла она.

Лифт поднимался в благоухающей шелковистой тишине. Они миновали длинный коридор. Карла достала ключ из инкрустированной перламутровой сумочки и впустила Кирби в номер; потом заботливо прикрыла ставни, чтобы избавить его глаза от раздражающих лучей восходящего солнца, и прошла в спальню. Кровать была расстелена. Новая пижама и целый набор туалетных принадлежностей лежали наготове.

— Джозеф позаботился обо всем, — сказала она. — Когда-то у него было несколько отелей, но скоро они ему наскучили, и он их продал. Кирби, дорогой, вам нужно принять горячий душ. Потом вы можете поспать.

Когда он вернулся в спальню в своей новой пижаме, она уже ждала его там, переодетая в пеньюар из какой-то мягкой золотистой ткани. Без туфель на шпильках она показалась ему совсем маленькой. Облегающий пеньюар подчеркивал фигуру, от которой сладко затуманились бы даже объективы видавших виды фотографов, поставляющих ежедневную продукцию в модные журналы. Хотя каждое биение пульса все еще отзывалось болью в голове, словно кто-то равномерно стукал его по макушке, он был очарован, как юный жених. Здесь, с ним наедине, находилась прелестная женщина, благоухающая и искушенная. Овладеть ею, болтая всякую чушь, было невозможно. Взбадривая себя воспоминаниями о Кэри Гранте, он неторопливо шагнул к ней, пытаясь изобразить нежную и многообещающую улыбку.