— Вы, следовательно, друг мистера Раффлса? — спросил он, весьма бесцеремонно оглядев меня своими маленькими светлыми глазками. — Вы его не видели? Я ждал, что он придет пораньше, чтобы мне кое-что показать, но он еще не приходил.

Так же как, по-видимому, не приходила пока и телеграмма от его имени. Мои неприятности начинались слишком уж рано. Я сказал, что не видел Раффлса после часа дня, с удовольствием говоря правду, пока это было возможно. Мы еще не закончили вступительной беседы, как в дверь постучали. Наконец-то принесли телеграмму! Прочитав ее, житель Квинсленда протянул листок мне.

— Выехал из города! — проворчал он. — Внезапная болезнь близкого родственника! Что это там у него за близкие родственники?

Я вообще не знал его родни и на мгновение спасовал перед опасностью, которая ожидала меня, если бы я начал придумывать небылицы. Поэтому я ответил, что никогда не встречался ни с кем из его родственников, вновь почувствовав при этом, что ощущаю себя значительно увереннее, когда говорю правду.

— А я полагал, что вы закадычные друзья, — сказал он с легким подозрением (или, быть может, мне это померещилось), глядя на меня своими хитрющими маленькими глазками.

— Да, но только в городе. Я никогда не бывал в его родовом имении.

— Ладно, — проворчал он, — с этим ничего уж теперь не поделаешь. Но не понимаю, почему он не мог сначала прийти поужинать? Я бы никогда не отправился к постели умирающего без хорошего ужина. А то получается совершенная бессмыслица, если вам угодно знать мое мнение. Ну что ж, нам, следовательно, придется поужинать без него, а он пусть кусает себе локти. Не посчитайте за труд позвонить вот в этот колокольчик. Полагаю, вы в курсе, какова была цель его посещения? Жаль, что я больше не увижу вашего друга. Нет-нет, никаких разговоров о делах! Мне просто очень понравился Раффлс, я ужасно к нему привязался. Он подлинный циник, а я обожаю циников. Я и сам циник. Что там теперь осталось от его матушки или же какой-нибудь из его тетушек? Пустая, отвратительная оболочка, да и та, надеюсь, вскоре испустит дух.

Я собрал эти образчики его высказываний в одну кучу, хотя, разумеется, они были разделены интервалами, паузами и моими репликами, которые я ухитрялся время от времени вставлять то здесь, то там. Пока официант накрывал на стол, мы беседовали таким вот образом, и у меня сложилось вполне определенное мнение об этом человеке, подкреплявшееся каждым новым его высказыванием. Благодаря этому мнению я начисто был избавлен от любых угрызений совести по поводу моего вероломного присутствия за его столом. Он принадлежал к тому кошмарному типу людей, которых с небольшой долей условности можно было бы назвать «глупыми циниками» и которые всегда норовят делать самые язвительные комментарии обо всем и обо всех на свете. Высшими их достижениями всегда оказываются вульгарная непочтительность и неумная насмешка. Добившись богатства (по его же собственному признанию) благодаря торговле земельными участками, он так и остался невоспитанным, невежественным человеком. Крэггс был в полной мере наделен хитростью и злорадством, он до удушья смеялся, когда вдруг вспомнил о том невезении, которое постигло других, не столь ловких спекулянтов во время известного земельного бума. Даже и сейчас я не слишком-то переживаю за свое поведение во время ужина с достопочтенным Дж. М. Крэггсом, депутатом законодательного собрания.

Но мне никогда не забыть той гаммы моих внутренних переживаний, которые обусловливались самой ситуацией, принуждавшей меня одним ухом слушать хозяина номера, а другим — прислушиваться, не слышно ли Раффлса?! Один раз я его услышал, хотя комнаты были разделены не какими-то старомодными раздвижными перегородками, а настоящей дверью, которая была плотно закрыта и, кроме того, занавешена тяжелой портьерой.