Он ткнул меня рукой под ребра и был, по-видимому, готов откровенничать и дальше. Мой вид, однако, заставил его остановиться. Он потер руки.

— Уж если на вас она произвела такое впечатление, — хохотнул он, — то представляю, какая физиономия будет у старого Джонсона! Да он повесится на крюке!

Один Господь знает, что же я ухитрился в конце концов из себя выдавить. Потеряв в самый первый момент дар речи из-за чувства огромного облегчения, я затем хранил полное молчание по причине совершенно иного рода. Новый клубок эмоций перехватил мне горло. Раффлс явным образом потерпел неудачу. А я сам не могу исправить дело? Неужели слишком поздно? Имеется ли хоть какой-то выход?

— Прощай! — Крэггс бросил последний взгляд на холст, перед тем как скатать его в трубку. — Прощай до нашего прибытия с тобой в Брисбейн.

Боже, как же я разволновался, когда он закрыл свой ящик!

— В последний раз, — сказал он, запирая замок и бросая ключи к себе в карман. — Завтра я отправляю ее прямо в бронированную каюту на корабль.

«В последний раз»! Если бы только я мог отправить его в Австралию, изъяв из его драгоценного сундука то, что и из страны-то нельзя было вывозить на законном основании! Если бы только мне удалось добиться успеха там, где Раффлс потерпел поражение!

Мы вернулись в гостиную. Совершенно не помню, сколько времени Крэггс еще говорил и о чем. Теперь мы принялись за виски с содовой. Я едва прикасался к своему бокалу, тогда как он пил много. Без чего-то одиннадцать я оставил его в состоянии весьма сильного опьянения. Последний поезд, останавливавшийся в Эшере, отходил с вокзала Ватерлоо в 23 часа 50 минут.

Я взял кеб и поехал домой. В отель я вернулся через тринадцать минут. Я поднялся по лестнице. Коридор был пуст. Я постоял немного у порога гостиной, услышал оттуда сопение и осторожно открыл дверь ключом хозяина, захватить который с собой мне не составило ни малейшего труда.

Крэггс даже не пошевелился. Он лежал развалившись на диване и крепко спал. Однако мне его сон не показался слишком крепким. Я намочил свой платок хлороформом, который принес с собой, и аккуратно закрыл ему этим платком рот и нос. Он два-три раза тяжело вздохнул и вырубился по-настоящему, вытянувшись как бревно.

Я убрал платок и достал из его кармана связку ключей. Менее чем через пять минут я положил их назад, обмотав картину вокруг своего тела и набросив сверху плащ без рукавов с капюшоном. Прежде чем уйти, я позволил себе выпить немного виски с содовой.

На поезд я успевал. Оказавшись на вокзале даже раньше времени, я в течение десяти минут сидел в своем вагоне первого класса для курящих, вздрагивая от всякого звука шагов на платформе. Я испытывал тот неразумный, ничем не объяснимый страх вплоть до самого отправления поезда. И лишь когда он тронулся, я откинулся на спинку и закурил, глядя на уплывающие назад огни вокзала Ватерлоо.

Некоторые из пассажиров возвращались из театра. Я даже сейчас могу припомнить содержание их разговоров. Они были разочарованы тем спектаклем, который смотрели в тот вечер. Речь шла о каком-то из последних мюзиклов. Все они вышли в Сюрбитоне, и я, торжествуя, в полном одиночестве проехал дальше в течение нескольких упоительных минут. Подумать только, я преуспел там, где Раффлс потерпел фиаско! Из всех наших авантюр эта была первой, в которой я сыграл главную роль. К тому же это предприятие было бесконечно менее предосудительным, чем все остальные. Мои действия не вызывали у меня никаких угрызений совести; говоря по сути, я лишь ограбил грабителя. И я совершил это сам, без всякой посторонней помощи — ipse egomet.

Я представил себе лицо Раффлса, его изумление и восхищение. Отныне он станет ценить меня несколько выше. Да и все наше будущее рисовалось теперь мне совершенно иным.