Уголовник взглянул на свою кружку с подозрением и спросил:

— А нормального пива нет тогда что ли?

— Есть, но не в магазине и не в забегаловке — это точно, — хмыкнул авторитет. — Кто знает где — другому не скажет.

— А ты знаешь?

— Знаю.

— И не скажешь, — поджал губы Чахлый.

— Не скажу, — усмехнулся Гудвин и пригубил холодненького напитка. — Эх… Хорошо.

— Слушай, тут сорока на хвосте принесла, Фирс наш в столицу решил стартануть, — произнес Чахлый.

— Сороку не Гоша «Мясорубка» зовут?

— Угу.

— Ну и? Уезжает, да и хрен с ним. Что надо — мы с ним провернули. Нам-то какое дело?

— Ну, как-то… по-блядски получается. Мы на нем бабла нарубили, а сами голову в песок. Мол, первый раз видим.

— Чахлый, если ты ему помочь решил, так ты подойди к нему. Отсыпь монет на дорожку… — тут авторитет выразительно на него взглянул. — Со своей доли. А я потом посмотрю на тебя, как серьезные люди спросят тебя, мол, а че это ты левому лошку денег сыпал? А когда тут суета была, с его смертью ты что делал?

— А причем тут это… я ведь… Это…

— Чахлый, если ты всерьез наверх пойдешь, с тебя за все спросят. Каждый твой чих разберут, — покачал головой Гудвин и пододвинул к себе тарелку с фисташками. — Там не как у нас, базар фильтровать да чужую бабу не драть. Там за каждым твоим вздохом смотреть будут. Так что ты головой думай. Орешков на, поешь. Полезно.

— Ну, так… понял я, че… — буркнул Чахлый, почесывая щетину. — Только… чет не по-людски как-то вышло.

— Вышло как вышло, — вздохнул Гудвин. — Ты этим голову не забивай. Мир он круглый. И человек тоже круглый.

— Я не круглый.

— Это пока в мешок тебя не сложишь. А как сложишь — тоже круглым станешь. Но человек — он такая тварь интересная, он дом себе четырехугольный строит. Все углы плодит… — Гудвин пригубил пива, усмехнулся и взглянул на помощника. — Захочет судьба — снова сведет. Там и поблагодаришь. А пока не дергайся. Понял?

— Понял, чо… — кивнул Чахлый, взял фисташку и выудил из нее орешек. — А про углы — четко сказал.

— Потому что в тех углах такие, как мы. Кто в мир этот цивилизованный не помещается, — кивнул ему Гудвин и взглянул на очередной трамвайчик, что неторопливо и вальяжно плыл по реке. — Слушай, Чахлый… Возьми шашлыка.

— Проголодался, Анатолич?

— Не… Развезет на голодный желудок, — вздохнул вор и потянулся. — Ляпота…

В это же время за городом, в одном поместье, на кованных воротах которого с достоинством поблескивал на солнце герб рода Шолоховых, перед главой рода, опустив глаза в пол, на стуле сидела Кэтрин.

— В общем, — вздохнула девушка, не поднимая взгляда. — Он уезжает. В столицу.

— Вот как… и ты решила ехать за ним? — спросил отец.

— Как бы… нет, — осторожно ответила девушка, затем подняла взгляда на отца, что с доброй улыбкой наблюдал за ней, и наконец решилась: — Послушай, пап… Дело в том, что я… Я тебя обманывала. Мне просто… Мне было некомфортно от мысли, что ты выдашь меня за какого-нибудь…

— Кэтрин, мы же с тобой об этом разговаривали, — покачал головой Шолохов. — Если тебе не понравится — мы настаивать не будем. У рода есть наследник, а это значит, что ты вольна в своем выборе. Тем более кого попало мы подсовывать тебе не собирались.

— Ну, я… Если честно, эти свидания вслепую… — девушка смутилась, подбирая слова.